Феномен
Шрифт:
— Юля, я так больше не могу! За что такое наказание?
— Понимай, как знаешь, Саша.
— Я так и понимаю — наказание. Но за что и когда оно кончится?
— Никогда!
— Так не бывает!
— Бывает, Саша, и хуже.
И продолжались в том же духе. А в лаборатории Юлия меня вообще не замечала. Это было невыносимо!
— Что с тобой, Шурик? — спросил Владимир. — Ты уже всю неделю не в настроении. Рассказывай, или я тоже буду не в настроении, ошибок понаделаю. Давай!
Владимир — мне друг, я никогда ничего не утаивал от него, но было
— Если ты мне друг, то скажи, — настаивал Владимир.
— Хорошо. Я расстроен из-за Юлии. Мы не то, чтобы поссорились, но как-то у нас все не по-человечески. Мы с ней вроде бы и разговариваем, а вообще-то не разговариваем.
Владимир сразу успокоился:
— Тогда все в порядке. Разговоритесь, никуда не денетесь — все наладится. Если ты влюбился, Шурик, то я это событие приветствую и поздравляю тебя! Юлька — простая славная девчонка. Она замечательная. Но в ваши отношения меня не вмешивай, это ваше личное дело. Ссорьтесь, миритесь, сами разбирайтесь — все равно поженитесь. Хм, разговаривают — не разговаривают.
— Володя, а почему ты сам не женишься?
— Что? Какое еще … Ах да, понял. Но ты же, Санек, знаешь, что я ненормальный. А кто же за такого пойдет. Разве могу я быть хорошим мужем, если дома почти не бываю. Женитьба — это проблема посложнее всех наших проблем вместе взятых.
— Век холостяком будешь?
— Не хочу я холостым быть и не буду. Но пока нет времени заниматься этой сложнейшей проблемой. Ведь прежде чем жениться, нужно познакомиться, потом ухаживать, влюбиться, Шурик, надо, встречаться. На это уйма времени уйдет. А где его взять? Ладно, хоть серенады под окном петь не надо.
— Между прочим, я до сих пор не знаю, сколько тебе лет?
— Тридцать четыре годика баламуту. Кое-кто в таком возрасте заводит семью, а я считаю, что рано. Мой отец, например, женился в шестьдесят восемь — и ничего, отличный папа получился, без ремня воспитал нас, четверых. Сейчас ему сто шесть годков, а он в хоккей до сих пор играет — это я одобряю. Но зачем, скажи, он волосы красит? Ну, мама — ладно, она женщина, а он-то?
Хоть и нелестно Владимир отозвался об отце, но видно было, что он уважает его.
— Стало быть, вы живете дольше, чем в двадцатом веке?
— Ненамного. По статистике средняя продолжительность жизни — всего сто пятьдесят лет. Ну, кто и до двухсот дотянет, а кто и в сто тридцать от старости зачахнет, от болезней же у нас не умирают. Главное, что б жизнь активной была. У нас, бывает, и стасемидесятилетние рожают здоровых детей — это тоже активность. И ты больше проживешь, потому что организм твой обновили, всякие гормоны, ферменты ввели.
Ого, значит долголетие мне обеспечено! И никакие болезни не страшны!
Я спросил, сколько лет Юле? Владимир не знал, заметив, что девушек об этом спрашивать не принято, и что разница в десять-пятнадцать лет в ту или другую сторону никакой роли не играет. Супругам Марковым, оказывается, обоим за пятьдесят, у них трое детей, а
На следующий день после этого разговора Тарас пригласил меня на свой день рождения — ему исполнялось сто лет!
— Не верю, — сказал я. — Не верю и не верю.
— И не верь, — засмеялся Владимир, — а ему все равно сто. Он худощав и жилист, у него балласта нет, всякая жилка идет в дело.
Торжественного застолья не было. Мы уехали в лес за Ингоду и организовали пикник. Жена Тараса, улыбчивая, немного полноватая женщина, прослезилась, когда чествовали ее мужа. Но это были не хвалебные речи и не пышные слова, просто, то один, то другой в шутливой форме рассказывали о жизни юбиляра, вспоминали разные события и казусы. Я узнал, что Тарас пятьдесят лет имел удовольствие работать слесарем-сантехником, потом нашло озарение, и он закончил два института, после чего опубликовал несколько научных трудов. Но в основном он проявил себя в организаторских способностях. Трудовой стаж Тараса — восемьдесят лет и сейчас он в расцвете сил.
— А чем он конкретно занимается? — спросил я Владимира. — Он директор института, ученый, администратор или кто?
— Все вместе, Шурка. У него забот — не позавидуешь. Я работаю в узком направлении, а он занимается пространством в широком смысле, у него талант руководить так, что никто этого не замечает, даже я, а я ведь терпеть не могу руководства над собой, а Тарас, знай себе, руководит и направляет. Он работяга, Шурик.
— Столько лет сантехником был, а потом, значит, в люди выбился.
— В какие люди? По-твоему, сантехник нелюдь, что ли? Да лучше сантехником быть, а это шикарная специальность, живая, интересная работа, которую делаешь своими руками и сразу видишь результат. Не так-то легко сантехником стать.
— А как насчет слесарей, столяров, плотников?
— О, это дефицитные специальности, многие хочут стать слесарем или столяром, да не у каждого получается. У нас ведь до того все заавтоматизировано, что и руки некуда приложить.
— Совсем ручного труда нет? И рабочих нет?
— Все у нас есть. И все мы рабочие, вернее работающие, потому что работаем. Только один сидит, а другой, возьми, например, грузчика, работает по-настоящему. Он шевелится, разминается, удовольствие получает. И результат труда опять-таки налицо. Благодать! Это искусство.
В этом Владимир, в какой-то степени, прав. Я однажды наблюдал разгрузку планколета, доставившего в институт различные грузы. Сотрудников, взявшихся было помогать в разгрузке, вежливо отстранили, и профессиональные грузчики взялись за дело. Это были виртуозы, ловкие и быстрые. Они не просто выгружали и таскали ящики, коробки, мешки и всевозможные упаковки, они жонглировали ими, пританцовывали и что-то напевали при этом. Прямо театральное представление.