Феодальная монархия во Франции и в Англии X–XIII веков

Пти-Дютайи Шарль

Попробуем представить себе общие элементы, а также различия их понятий об этом. Каково учение юристов курии? Каково учение церкви? А что думают бароны, которых король созывает в курию, если они вообще что-нибудь думают?

Для постоянных советников, которые ежедневно трудятся над расширением королевской прерогативы, эта последняя не имеет пределов. «Quod principi placuit, legis habet vigorem», — скажет позднее Гланвиль, ссылаясь на институции. Уже казначей Генриха II в своем Диалоге о Палате шахматной доски, техническом трактате о публичных финансах, вводит в него, впрочем, из чисто личных соображений, аналогичную теорию. Короли, — говорит он, — должны иметь возможность делать большие расходы для сохранения своего королевства, и их чиновники обязаны ревностно блюсти их финансы; среди этих чиновников совершенно не запрещено находиться и духовным лицам, даже в качестве казначеев; так как служить государю — это значит служить власти, установленной богом; всякая, власть от бога; это учение церкви. Но Фиц-Ниль подчеркивает это и высказывает следующее убеждение:

«Возможно, что короли не входят в рассмотрение права, а руководствуются лишь обычаями страны или тайными побуждениями своего сердца, или даже принимают совершенно произвольное решение. То, что они делают, не должно быть ни — оспариваемо, ни осуждаемо теми, кто ниже их, так как их сердце и движения их сердца в руке божьей; и решения тех, кому попечение — о подданных вверено самим богом, подлежат суду божьему, а не суду человеческому» [248] .

Таким

образом, для того чтобы устранить аргументы, которые выдвигают против священников-чиновников, Фиц-Ниль приходит к теории королевского абсолютизма и обходит молчанием оговорки, которые делает церковь относительно божественного права королей. И он не единственный, который так искажает церковную доктрину. Мы знаем от Иоанна Солсберийского, что Генрих II находил в некоторых епископах худших своих льстецов. А во времена Генриха I именно какой-то священник из курии советовал, чтобы король Англии стал проявлять чудодейственную силу исцеления, при помощи которой был поднят престиж Капетингов [249] . В эпоху Генриха II эта традиция уже настолько твердо установилась, что Петр Блуаский, вообще не склонный к лести, не оспаривает ее, и в этом он видит основание для оправдания священников-чиновников. «Я должен признать, что помогать сеньору-королю — дело святое, так как он свят и помазан от господа, и не напрасно, он получил посвящение посредством помазания на царство, действительность которого, если ее не ведают или подвергают сомнению, может быть вполне удостоверена исчезновением паховой язвы и исцелением золотухи [250] .

248

XXXIII, стр. 55.

249

CLXXIX, стр. 41 и сл., 83–84.

250

Ер. CL, в ХС, II, стр. 82–83.

Королевская канцелярия дает официальное, выражение для этих притязаний. Формула «король божьей милостью», лишь случайно попадающаяся в течение столетия, следующего, за завоеванием, становится обычной в, дипломатике Генриха II и его преемников, начиная с начала 1173 г.; и было замечено, что это утверждение божественного права совпадает со временем, когда Генрих II совершил публичное покаяние в Авраншском соборе (27 сентября 1172 г.) по поводу убийства Фомы Бекета. С этих пор канцелярия упорно формулирует это монархическое притязание в подписи актов [251] .

251

CVI, Введение, Delisle'я, стр. 12 и сл.

И тем не менее церковь, а за нею и светские подданные, сохраняют понятие об избирательной королевской власти. Это и есть настоящее церковное учение, которое, однако, не исключает мысли о том, что королевская власть, как вообще всякая власть, идет от бога. Как мы видели, Стефан смиренно признал, что обязан своей короной избранию церкви и народа, посвящению архиепископа кентерберийского, и даже утверждению святого престола. В 1141 г. его родной брат, епископ винчестерский и легат, покинул его потому, что он был побежден и захвачен: Линкольнская битва была своего, рода судебным поединком. Бог высказался за Матильду, тем не менее Матильда, «госпожа Англии», не была помазана королевой, и в этом — символ того, смятения в мыслях и противоречия, в которые погрузилась тогда Англия.

При восшествии на престол Генриха II произошло, обратное: не было совещания духовенства и баронов, и Генрих, который начал восстанавливать порядок в, Англии, сам твердой рукой захватил власть. В силу наследственного права и в силу соглашения, которое он заключил со Стефаном, «он взял свое королевство при приветственных кликах всех» [252] , «был избран всеми» [253] и даже не потрудился, как мы это видели, упомянуть об этом единогласном избрании в своей хартии; наконец, он был без промедления помазан на царство. Значило ли это, что церковь отказывалась от права, которое она себе присвоила, обсуждать и взвешивать достоинство кандидата на престол самостоятельно или по соглашению с баронами? Генрих II был не из тех, которые готовы были признать за ней это право. Был способ, употреблявшийся Капетингами, чтобы избежать кризисов в престолонаследии и освятить первородство, — это соправительство. И Генрих II прибег к этому способу при обстоятельствах, которые ясно указывают на столкновение понятий об этом между монархией и церковью. В 1155 г. он заставил признать своего старшего сына своим наследником в большом собрании баронов. В 1170 г., когда король был в открытой борьбе с архиепископом кентерберийским и Фома Бекет укрывался во Франции, он созвал торжественное собрание курии в Лондоне и добился того, что Генрих Молодой, едва достигший шестнадцати лет и не посвященный еще в рыцари, был коронован как король. Коронование было поручено архиепископу Йоркскому и произошло в присутствии одиннадцати английских и нормандских епископов, которые не посмели ослушаться короля. Напрасно папа противился помазанию на царство, которое совершал не архиепископ кентерберийский, что являлось нарушением его прерогативы. При этом не было сделано никаких нововведений в формуле присяги, хотя святой престол требовал, чтобы государь отныне клялся соблюдать церковные права и вольности, в частности права кентерберийской церкви [254] . Словом, коронование Генриха Молодого казалось победой королевской власти над церковью. Но победа была непродолжительной. Обстоятельства показали, что Генрих II ошибся и что соправительство могло явиться опасным оружием в руках мятежного сына. Генрих Молодой считал себя, в силу помазания, таким же королем, как и его отец, и против того, кто заставил его короновать вопреки святому престолу, искал опоры в церкви и в папе [255] . После преждевременной смерти Генриха Молодого король отказался от применения соправительства и до самого конца своей жизни не соглашался позволить Ричарду Львиное Сердце просить у баронов признания своего наследственного права [256] .

252

LV, стр. 151.

253

СXVI, стр. 289–290.

254

DLIV, стр. 6, 114–120; CCCLX, стр. 5 и сл.

255

См. письмо Генриха Молодого к папским легатам; СVI, Введение, стр. 250–251.

256

DCXXVII, I, стр. 594.

Церковь и бароны признали Ричарда королем беспрекословно, Его и боялись, и в то же время он был очень популярен. Но его помазание на царство было отпраздновано с необыкновенной пышностью, и церковь умножила церемонии и формальности, так что ритуал, установленный тогда, стал на будущее время традиционным правилом [257] . Это было, по крайней мере, по форме отместкой со стороны церкви. Она отомстила гораздо серьезнее, когда рана, полученная в сражения, неожиданно унесла Ричарда в 1199 г. [258] .

Кто теперь будет королем? По-видимому, соратники Ричарда поклялись ему у смертного одра признать его брата Иоанна, младшего из детей Генриха II [259] , но измены и непостоянство этого юноши сделали его подозрительным. Ему можно было противопоставить его племянника Артура, сына Жоффруа Бретонского, четвертого сына Генриха II; но Артур воспитывался при дворе Филиппа-Августа. Архиепископ кентерберийский Губерт Вальтер был в то время в Нормандии, и автор Истории Вильгельма Маршала передает нам разговор, который архиепископ имел с маршалом [260] . «Следовало бы поспешить с избранием, — сказал этот последний, — сир, кого мы должны сделать королем?». «По праву, — отвечал архиепископ, — мы должны сделать королем Артура». Вильгельм отклонил эту мысль: Артур находился в руках короля Франции и не любил англичан. Губерт Вальтер присоединился к его мнению, переплыл море обратно и добился, не без труда, согласия баронов Англии, тогда как бароны Бретани и областей, расположенных на берегах Луары, признали Артура. Архиепископ кентерберийский воспользовался этими благоприятными обстоятельствами, чтобы торжественно утвердить учение об избирательной королевской власти. По прибытии Иоанна в Лондон, «архиепископы, епископы, графы и бароны и все те, кто должен был присутствовать на его короновании, собрались, и архиепископ, стоя посреди собрания, сказал следующее: «Слушайте все. Знайте, что никто не может наследовать другому в качестве короля, если он не избран предварительно всем королевством единодушно после призвания духа святого и в силу превосходства его нрава, заранее намечающего его, по примеру и наподобие Саула, первого из помазанных на царство королей, которого господь предложил своему народу, хотя он не был ни сыном короля, ни, королевского рода; таким же образом после ново королем был Давид, сын Иессея; один вследствие своей силы и пригодности к королевскому сану, другой вследствие своей святости и смирения… Впрочем, если кто-нибудь из рода покойного короля превосходит других, нужно согласиться на избрание его предпочтительно и возможно скорее. Все это мы говорим в пользу славного графа Иоанна, здесь присутствующего, брата нашего преславного покойного короля Ричарда, не имевшего наследников, которые могли бы быть его преемниками. Иоанн предусмотрителен, мужествен, заведомо знатен, и, призвав милость святого духа, мы все избрали его единодушно, ввиду как его достоинств, так и его королевского происхождения».

257

DLXXVIII, гл. IX.

258

О восшествии на престол Иоанна Miss К. Norgate (CDLXXXIX, стр. 56 и сл.) не сказала последнего слова. Ср. DCXXVII, I, стр. 617 и сл.; DXLII, стр. 193–195.

259

CXVIII, т. IV, стр. 83.

260

Стих 11844 и сл. Автор, естественно, склонен преувеличивать значение роли Вильгельма, но он выражает понятия, которые, очевидно, были понятиями того времени, а нас именно это и интересует. Порядок престолонаследия не был твердо установлен, и прелаты и бароны каждый раз, когда они это могли, вмешивались.

Присутствующие, доверяя мудрости архиепископа, поняли, что у него были свои соображения, и, избирая Иоанна королем, воскликнули: «Да здравствует король Иоанн» [261] .

Этот рассказ, который находится только у Матвея Парижского, показался подозрительным и действительно носит на себе печать неточности и спутанности мыслей этого болтливого хрониста; из него не видно, произошло ли «единодушное избрание» до или после речи архиепископа; но есть основания считать заявления Губерта Вальтера по существу своему подлинными. К тому же они являлись естественными в его устах и представляли собой для успокоения королевства двойную выгоду: тем, что окончательно устраняли возражения сторонников Артура, основывая права Иоанна на избрании, а также тем, что связывали совесть нового короля обязательством, придававшим крепость коронационной присяге [262] .

261

СХХХIII, стр. 265–266.

262

DXV, стр. 42–43.

Таким образом в, конце изучаемого нами периода церкви удалось добиться публичного признания ее учения о монархии, которого ни Генрих II, ни его советники не приняли бы. Это учение имело основания теологические и моральные, которые мы можем распознать, так как во времена Генриха II один богослов-моралист, Иоанн Солсберийский, изложил их весьма многоречиво. В этой западной церкви XII в., которая была так богата образованными и искусными клириками, искренними и мужественными людьми, личность Иоанна Солсберийского является особенно привлекательной [263] . Англичанин родом, но в сущности космополит, как и сам король Генрих II, Иоанн Солсберийский учился в знаменитых школах Парижа и Шартра и был знаком с Италией, с римской курией и с тем, что волновало тогда Запад. Около 1148 г. он сделался секретарем архиепископа кентерберийского Теобальда, и независимость его ума так не понравилось Генриху II, что он был лишен всех своих пребенд. Таким образом, он сам лично был жертвой «тирании», когда в 1159 г. писал своего Policraticus, которого он посвятил своему другу Фоме Бекету. Последний приблизил его к себе, когда стал архиепископом в 1161 г.; Иоанн из принципа оставался ему верен в счастии и в несчастии, хотя и сильно порицал гордость и резкости своего друга. Жизнь свою он окончил епископом в Шартре.

263

DXXXV, стр. 176 и сл.; CCLVI, стр. 308 и сл.; СССХХХI.

Его Policraticus sive de nugis curialium et vestigiis philosophorum [264] представляет собой теоретическое сочинение, в котором можно найти очень общее описание жизни при дворе и ее опасностей, но, главным образом, политическую теорию и моральные рассуждения о способах обеспечить себе блаженство и спасение. Это первая книга средних веков, в которой политическая философия изложена систематически, в порядке и связно. Автор среди этических рассуждений и цитат из священного писания и классических авторов лишь изредка упоминает о монархических и социальных учреждениях того времени. Но Policraticus представляет собой очень ценное изложение в чистом виде учения церкви о правительствах человеческих и о взаимоотношении двух властей, тем более ценное, что Иоанн Солсберийский — Неловок с умом уравновешенным, а не какой-нибудь исступленный фанатик; это скорей спокойный моралист, чем полемист.

264

LXVI. Важные цитаты в CCIX, т. III, стр. 137–145.

Чтобы выразить свою мысль, он прибегает к сравнению, ставшему уже в то время банальным, сравнению политического тела с живым телом, сила которого зависит от хорошего состояния всех органов, и от их гармонии. Ноги — это трудящиеся в поле и в городе; руки — это, войско; желудок — всегда склонный переполняться до несварения и производить смятение в остальном теле — это финансовая администрация; голова — это государь, а сердце — это «сенат», т. е. сановники и советники, его окружающие. Но душа — это религия, которая должна направлять движения политического тела, это духовенство, внушениям которого оно должно следовать.