Феодора. Циркачка на троне
Шрифт:
Феодора мало спала. Никогда прежде у неё не было столько дел, никогда не приходилось так много притворяться. В часы дневной трапезы у триклиния она льстила послу звероподобных аваров, который принёс серебряные талисманы и ожидал, что его завалят золотом; она могла быть безжалостной к блаженным франкским священникам, а затем благосклонно слушать миссионеров из Колхиды, выступавших против не завершённой Юстинианом войны, или соревноваться в остроумии с одетым в шелка персидским сатрапом, который каждый отказ принимал как неуважение к шахиншаху, а сам тем временем плёл интриги, чтобы добиться желаемого.
Затем начались волнения. Пётр Барсимей, хитрый сириец, занявший
Ужасный призрак голода стоял над миром.
Пухлое лицо человека средних лет, который в молчаливом благоговении глядел на неё, показалось Феодоре смутно знакомым. Это был купец Козьма. Она прервала его долгое приветствие:
— Добродетельный Козьма, нашёл ли ты гору солнца?
Он с удивлением воззрился на прекрасную императрицу. Нет, ему это не удалось, объяснил Козьма, но он путешествовал к горам в устье Нила, его глаза узрели жутких жирафов и морских драконов. Очевидно, купец не узнал Феодору. Теперь на нём была монашеская ряса.
— Подумать только, я узнал, какой формы земля! — воскликнул он.
— Где тебе это удалось?
— Здесь, в сокровищнице, я созерцаю её христианскую форму. Она определённо плоская, как золотой стол храма в Иерусалиме, а звёзды освещают её сверху, словно пламя свечи. А волнистые линии по краям святого стола, — восторженно добавил Козьма, — признак океана, окружающего нас.
Вечером после ванны Феодора садилась у постели больного супруга, рассказывая ему о событиях прошедшего дня, а Нарсес напряжённо слушал. Хотя Юстиниан с трудом говорил, но хорошо помнил все детали. Постепенно она научилась по интонации угадывать его мысли.
— Петра, — снова и снова повторял Юстиниан. Скала. Морской порт Кавказа. Её нужно вернуть и освободить кавказские перевалы от персидского контроля. И это в тот момент, когда Пётр Барсимей решил задержать плату солдатам на итальянском фронте.
— Святой Виталий, — прошептал он, указывая на мозаичное небо на потолке. — Церковь Святого Виталия в Равенне.
Было приказано лишить её мозаики, изображающей религию Теодориха и готов-ариан. Юстиниан хотел, чтобы на стенах повесили изображения его самого и императрицы. Больной пухлым пальцем лукаво коснулся лица Феодоры, прошептав что-то насчёт дара. Дара для неё? Он повторял, пока она не поняла. Он уже давно не называл её «мой дар».
Время шло, и Нарсес с Феодорой поняли: пока Юстиниан набирается сил, его мозг угасает. Хотя его мысли казались цепкими, как всегда, но ушла напряжённая работа мозга. Он неохотно выходил из спальни. Вместо того чтобы жадно читать, как прежде, он просил, чтобы ему почитала Феодора.
— Что, если он умрёт? — как-то осмелился спросить Нарсес, когда Юстиниан спал. — Кого поддержат армия и сенат: тебя или Белизария?
В ту ночь Феодора подписала приказ командующему армией возвращаться с востока.
Никто в империи не служил Юстиниану так безоговорочно и не питал такого отвращения к заговорам, как Белизарий. Но именно эта честность делала его опасным. Если бы император умер или стал недееспособным, прославленный солдат мог бы послушаться советов доброжелателей, которые сочтут его идеальной фигурой для императорского трона. Забавно, но именно войны, затеянные Юстинианом, открыли для Белизария возможность унаследовать трон. А у Антонины не нашлось бы жалости
Уяснив это, Феодора заключила офицера в отдельную комнату, откуда он вышел через два года, тихим и забитым человеком. Она призвала Белизария к своему двору и Нарсесу. Там Феодора играла роль судьи, холодного и беспристрастного. В своё время, в Доме Гормиста, она восхищалась Белизарием и подумывала о нём как о возможном супруге. Зная его храбрость и не имея против него никаких веских обвинений, она уязвила его гордость и отняла у него то, что он так ценил, — авторитет в армии. Феодора отрицала слухи о заговоре против командующего армией. Однако говорили, что он колебался, предпринимая боевые действия на востоке, позволил персам перейти Кавказские горы, спокойно смотрел, как Хосров разрушает римский город, и вёл недозволенные беседы со своими офицерами.
Белизарий всё отрицал. Он заявил, что если императрица сомневается в его смелости, то должна позволить ему вернуться на службу и доказать обратное. В ответ на это Феодора показала ему приказ Юстиниана, лишающий его командования восточным фронтом, конфискующий его собственность и отбирающий его полк, который служил ему двадцать четыре года. Самого Белизария не ожидало никакого наказания. Он мог идти куда пожелает и делать всё что захочет.
Вероятно, самым жестоким ударом была потеря армии. Прославленный полк должны были разделить между другими командующими, даже евнухами, в Константинополе при помощи жребия. Феодора приняла все меры, чтобы Белизарий не смог вновь создать личную армию. Видя действия императрицы и Нарсеса, многие наблюдатели решили, что на неё повлиял евнух. Не протестуя, победитель Гелимера и Витигиса принял свою отставку. В разгар эпидемии было не до всплеска общественного возмущения. Люди изумлялись, видя, как первый командующий империи шёл по улице без сопровождения и музыкального оркестра.
Удручённому Прокопию за запертыми дверями было что сказать. Его герой стал жертвой ненависти распутницы Феодоры, которая принесла несчастье империи. Разве злобные чумные демоны не появились там, где она безнаказанно грешила в ранние годы своих скитаний из Александрии в Константинополь?
Возможно, из-за того, что Белизарий не жаловался, или согласно своему первоначальному плану, Феодора проявила сожаление. Императорский гонец появился в его доме и вручил ему письменный указ: «Ты лучший судья своих прошлых дел. Все обвинения против тебя сняты. Твоя жизнь в безопасности. Пусть твои дела покажут твои истинные чувства к нам».
Белизарий тут же попросил восстановить его по службе. Но Юстиниан и Феодора отказались. Они вернули две трети конфискованной собственности, равные шести тысячам золотых монет, по подсчётам оценщиков. Ему разрешили вернуться в армию, но уже не в качестве командующего, а как констеблю. Этот невысокий чин почти не давал талантливому военачальнику прямой власти. Из-за ухудшающейся обстановки в Италии Белизарию повелели ехать туда и собирать армию. Его воины — главная сила кампании — были разбросаны. Никакое золото не могло вернуть их.