Февраль – дорожки кривые
Шрифт:
«Умный, да?», «Культурный, да?», «Шляпу надел?» — были ругательствами. Да и сейчас… Вон о редкостных людях с двумя вузовскими дипломами говорят: «Значит, в одном ничему не научили!» Откуда это?.. Когда вырос, понял: да ведь тогда почти все начальники были полуграмотными, вот и окружали себя всякими бывшими второгодниками и хулиганьем. Ценили их как простых исполнителей, ведь ни знаний, ничего у них за душой нет. За личную преданность ценили, за беззаветность. Слово-то какое… Значит, без заветов! Вдумайтесь-ка, страшно становится. Они и впрямь бездумно служили, они-то с детства знали, что надо рабски подчиняться сильному. Нет, всякие там, мол, отличники —
Даже сейчас та отрыжка осталась. Как начнем свое детство вспоминать, друг перед другом заносимся: «Наша школа была самой хулиганской, двоечник на двоечнике! Наш класс был самый отчаянный — прохожие боялись мимо школы ходить!» Чем гордимся-то? Стыдиться надо своей дикости. У нас в конторе есть один полудурок, так он, не зная, чем похвастать, вгорячах выкрикнул: «А я за один день, помню, шесть двоек схватил!» — «Потому с тобой и мучаемся», — буркнул руководитель нашей лаборатории, доктор наук, лауреат и так далее. Наверняка скрытный отличник… Если б Витек Кривой дожил, он, может, и его перещеголял бы. Он в нашей школе был самым круглым из всех круглых отличников. Одни только пятерки с плюсами получал, а ведь не старался особенно, на лету схватывал — я-то знаю.
Ну а что Соколов?.. Замяли дело с тем «ранением». Несколько раз Степанчиков-старший, подполковник при всех планках, приходил в школу. Улеглось… У Соколова такая репутация, что защищать его не стали. Да и сам он на попятную пошел, когда вернулся. Тем ударом пера Степанчиков враз его свалил с пьедестала. Сдрейфил Соколов. Ничего, мол, не было, училке показалось. Ну, подрались, ручка открытая в нагрудном кармане была, вот и напоролся.
— Спросите у класса! — настаивал он.
А нам — что. Не было, значит, не было.
Да-а… Нашлась управа на Соколова. Наша радость с Кривым была прямо-таки беспредельной. Я бы сказал: после победы над Германией мы, пожалуй, ничему так не радовались. Есть все же справедливость на свете, есть. А уж Кривой смотрел на Степанчикова как на героя своих приключенческих книг.
И вот выходим мы как-то с Витьком из школы — стоит наш кумир Юрий Степанчиков, отец дорогой, а вокруг него Соколов увивается — лебезит. Степанчиков на него ноль внимания, фунт презрения. А уж мы лыбимся во всю рожу, солнышко весеннее светит, счастье душу переполняет. Никто нас теперь пальцем не тронет. Новая жизнь настала. Мы уже и в защитники Степанчикова себе записали. В обиду не даст — Человек!..
Поглядел он на наши глупые улыбки, и сам невольно улыбнулся. Ну тут мы вконец расцвели. Захотелось, знаешь ли, если б осмелились, обнять его за плечо, бродить с ним по городу, показать наши заветные места, болтать о любимых книгах…
И вдруг Соколов привычно ухмыляется:
— Эй, Кривой, давно ты мне ботинки не чистил. Глянь!
Мы остановились как вкопанные. А Степанчиков-то молчит…
— Нет, — передумал Соколов, — лучше ему почисть, — и кивнул на Юрия.
— Пусть, — хмыкнул тот. — Смешно.
Глянул на меня Кривой, тускло так у него глаз затухал…
— Ну! — прикрикнул сам Степанчиков.
Кривой быстренько к нему на полусогнутых. Опустился на колени, плюнул из вежливости себе на рукав, чуешь, не на ботинок, и давай его обшлагом полировать.
— А ты
До сих пор себя презираю — вспомню, аж передернет. Затмение со страху… Опустился рядом с Витьком и начал. Полируем вдвоем обувь Степанчикову. Одна лишь разница: я все-таки плевал на ботинок, а Кривой — себе на рукав.
Говорят: липкий страх. А у меня он на плечи наваливается и к земле жмет — противное чувство… В горах бывал? Я однажды в Крыму лег на камни и осторожно голову за край высокой скалы высунул. Лежа смотрел, встать не мог. Казалось, тяжесть та страшная не только давит на плечи, но и сдвигает по чуток туда, вниз. Так и не смог подняться — отполз.
Чистим мы, значит, ботинки Юруне, а у Кривого одноглазые слезы кап-кап на носок башмака.
— Затем мне почистите, — заявил Соколов.
— Перебьешься, — отрезал Степанчиков. Хоть на том спасибо!
«Эх, Жук-Жучок, и ты, черный Жук…»
Понял?.. На смену одному главарю пришел другой, куда страшней прежнего. С виду невзрачный, а зато жестокий, хитрый. Чуть что, готов зубами вцепиться. Глаза белые, волосы белые — вампир!
Он уже несколько школ сменил, в военных семьях это бывает: срывают с места, перекидывают туда-сюда, мотают по всей стране. И вероятно, везде он старался сразу себя показать, сразу на своем поставить, утвердиться. Озлобился, хуже некуда! Над новичками ведь везде поначалу измываются, вот и дошел до жизни такой. А затем и понравилось властвовать… Но это я позже понял. А собственно, какая мне разница в том, что я понимаю, почему кто-то подлец, садист, сволочь… Что мне, легче? Данность есть данность. Пусть потом судьи разбираются, откуда такие берутся. Глядишь, открытие сделают: мол, потому, что в войну мальчишки без отцов росли. Пока те воевали, они вон тоже по-своему сражались, чтоб их не затоптали. Кто-то выдержал, а кто-то сломался. А может, все оттого, что школы были раздельные — мужские и женские?.. С девчонками мы бы так не озверели — не дали бы, а?
И стал Соколов как бы ординарцем при Степанчикове. Это больше всего на нас подействовало. Если уж сам Леха Соколов не стал за главенство бороться…
Слухи разные поползли: мол, за Степанчиковым блатные парни стоят, шайка вроде какая-то. С ним даже старшеклассники не связывались, сторонились.
— А ты б ткнул обоих разок, хотя б вилкой, и тоже порядок! — доказывал я Кривому. Легко другому советовать.
— Да и ты не смог бы, — моргал Витек глазом, — а я и подавно. Мне по ночам снится, как я их догоняю, замахнусь, ткну, да нож все время гнется, — жалостно признавался он. — Ни царапины. Хочу, так хочу, а не могу! Если уж во сне ничего не выходит, то…
Правда. И у меня во сне никакая месть не сбывалась — не дано. Где уж тут наяву! Видно, мы просто были нормальными людьми от природы. Или от книг. Сопливые гуманисты, в общем. Не помню, как в точности сказано у Толстого: если человечество делает, пусть на капельку, шажок вперед, то его двигают не полководцы, не властелины и палачи, а лишь жертвы, мученики… Да нет, не думайте, на свой копеечный счет я это, конечно, не отношу.
Думаешь, только нам одним доставалось? Да почти всему классу, кроме нескольких человек. Почему их не трогали?.. У одного брат в десятом классе, у другого плечи вдвое шире моих, третий с гирями тренируется, четвертый — еще что-то… Остальные все под пятой.