Фея Семи Лесов

Гедеон Роксана Михайловна

Слегка успокоившись, я позволила Эмме увести меня на второй этаж и уложить в постель. От того, что моя болезнь вызвала у маркизы только радостное волнение, а у Эммы – улыбку, на душе у меня полегчало. Значит, все не так страшно, как я вообразила? И вовсе не стыдно?

Вскоре пришел доктор с моноклем и большим несессером. Врач понравился – старый, веселый, с белой бородкой, он подмигивал мне из-под монокля и все время шутил. Он дал мне проглотить сладкую пастилку, и подобное лечение успокоило меня еще больше.

Когда полог

над моей кроватью был задернут, я услышала тихий голос маркизы:

– Мэтр Фюльбер, вы полагаете, что с Сюзанной все в порядке?

– Разумеется, мадам, она вполне здорова.

– Но ведь девочке всего десять лет! Вы не находите подобное развитие слишком ранним?

– Да, мадемуазель развилась чуть раньше, чем положено. Но в этом нет ничего нездорового. Радуйтесь этому, мадам. От раннего развития есть только одно средство – раннее замужество.

– Ах, не говорите, ради Бога, такого при девочке!

4

– Подойдите ко мне, Сюзанна, – сказал мне отец и взял меня за руку.

Ворота монастыря святой Екатерины отворились, и мы оказались в широком каменном дворе, пустота которого слегка сглаживалась старым садом из дубов и вековых вязов. Обитель святых сестер была основана в XI столетии королевой Анной Киевской, статуя которой украшала портал монастырской церкви, и до сих пор, несмотря на многократные перестройки, хранила печать хмурой величественной готики. Монастырь был возведен из темно-серого камня; узкие, зарешеченные окна навевали мысли о тюрьме. Я вопросительно взглянула на отца: неужели мне придется учиться в таком мрачном месте?

Камни во дворе были сырые после дождя, из безлистного мокрого сада доносился запах прелых листьев. Слышался мерный гул колоколов – они гудели сами собой, и их тягучий непрерывный звук нагонял тоску.

Сестра Кларисса, сухопарая и долговязая, в длинной темной рясе и огромном стрельчатом чепце, закрывающем лоб и подбородок, встретила нас на пороге. Тереза шепнула мне, что в обязанности этой монахини входит наблюдение за ночным сном воспитанниц монастыря.

– Пойдемте, мадемуазель, – сказала нам монахиня. – Ваши родственники отправятся к матери-настоятельнице, а я отведу вас в келью…

Терезу сразу увели, а мне позволили попрощаться с родственниками. Отец холодно поцеловал меня в щеку, не испытывая, по-видимому, при этом никаких чувств. Зато маркиза судорожно сжала меня в объятиях, орошая мое лицо слезами.

– Сюзанна, крошка моя! – воскликнула она. – Обещай мне писать каждую неделю. Я приеду к тебе через полгода…

– Через полгода нельзя, – заявила сестра Кларисса, – это запрещено. Девочка должна привыкнуть.

– Мы приедем к тебе через год, – произнесла маркиза прерывающимся голосом.

Я кивнула и заплакала. Мне вдруг стало страшно. Они приедут через год! Это же такой ужасный срок!

– Куда вы? – спросила я. – Я не хочу оставаться одна. Я здесь никого

не знаю…

– Узнаете, – вмешалась монахиня. – Вы подружитесь с девочками. В монастыре все заняты делом, здесь не бывает скучно.

Я залилась слезами – не так из-за разлуки, как из-за страха перед чем-то новым и неведомым. Этот монастырь так мне не понравился, он неуютен и гадок, и все монахини такие неискренние и чопорные! Это еще хуже, чем в школе фра Габриэле!

Сестре Клариссе, наверно, такие сцены расставания были уже привычны, и она без особых церемоний вывела меня за руку из приемной. Бредя следом за ней по коридору и размазывая слезы по щекам, я вдруг услышала тихий шум множества голосов и отчетливое шарканье ног. Мимо нас парами проходили монастырские воспитанницы – все, как одна, в белых платьях, с завязанными на шее кружевными фолетте, концы которых были заправлены за корсаж. Волосы у всех были гладко причесаны и стянуты назад. Среди воспитанниц я заметила и совсем маленьких девчушек лёт шести, и взрослых девушек лет семнадцати.

– Куда они идут? – спросила я у сестры Клариссы.

– Обедать, мадемуазель.

Келья, куда меня привели, была обставлена более чем скромно: четыре легкие кровати, два узеньких резных шкафчика, стол и четыре стула; однако здесь было намного веселее, чем в коридоре, – тепло и светло. В маленьком камине потрескивали дрова. На одной из кроватей я увидела разложенное белое платье и нарукавники.

– Вы будете жить с Терезой де ла Фош, мадемуазель, – произнесла монахиня. – Кроме того, здесь живут Клеманс де Налеш и Жюльетта д'Арси. Все они достойные ученицы. Несомненно, они подадут вам хороший пример. А что касается занятий, то вы сегодня свободны от них…

Мне пришлось переодеться в то самое белое платье, больше похожее на наряд для конфирмации, чем на повседневную форму. Мою прежнюю одежду монахиня аккуратно сложила и куда-то унесла. Больше меня никто не беспокоил.

Оставшись одна, я приподняла раму окна. В лицо мне повеял свежий холодный ветер. Все окно было увито виноградом, сквозь который я различала монастырский сад со скамейками и серую стену ограды. Вид из окна открывался скучный, однообразный и блеклый – впрочем, как и всегда зимой в Иль-де-Франс.

Чуть позже вернулись с обеда мои соседки, и я получила возможность с ними познакомиться. Терезу я уже знала. Клеманс оказалась смуглой одиннадцатилетней толстушкой, которая тут же рассказала мне какой-то глупый анекдот о делах при дворе. Жюльетта д'Арси была молчалива и надменна; ей было уже четырнадцать и, как шепнула мне Тереза, она считала себя необыкновенной красавицей. Жюльетта и вправду была прелестна: черноволосая, кареглазая, белокожая… Она держалась весьма высокомерно – до тех пор, пока не выяснила, кто мой отец. Узнав это, она милостиво снизошла до разговора со мной. Разговаривала Жюльетта так, словно во рту у нее был леденец.