Фея Семи Лесов

Гедеон Роксана Михайловна

– Весьма правильное решение, Сюзанна, – заметил отец, – побудьте там несколько месяцев; свежий воздух сделает ваш цвет лица еще лучше, и вы будете самая красивая.

Правда, из любопытства я решила остаться в столице еще на несколько дней, ведь раньше я никогда не бывала в Париже и, признаться, долго не могла уловить его прелести. Шумные, грязные улицы, бесчисленные экипажи, запруженные народом бульвары производили на меня не совсем приятное впечатление. Сама застройка города казалась мне беспорядочной; вспоминая восхитительную гармонию, царившую в природе Тосканы, и суровую симметрию монастыря, я не сразу могла понять своеобразную красоту Парижа. Помнится, даже воздух города показался мне ужасным, а Сена – грязной, как сточная канава.

Что меня радовало,

так это то, что здесь было очень много привлекательных молодых людей. Я замечала, что многие из них оглядываются и провожают взглядом наш экипаж, и мне это казалось забавным, хотя, вполне возможно, они интересовались не мной, а гербом де ла Тремуйлей де Тальмонов, сиявшим на дверце кареты. Тем не менее каждое утро я тщательно одевалась и занималась своим туалетом, стараясь всякий раз менять платья: сегодня – изумрудно-зеленое, отделанное брабантскими кружевами, завтра – бледно-лавандовое из тафты с голубыми разводами, послезавтра – платье из бархата цвета опавших листьев с атласными аппликациями по подолу… Мне хотелось нравиться, хотелось, чтобы все находили меня хорошенькой, но я помнила, что буду представлена ко двору лишь в ноябре, и старалась вести себя сдержанно.

К счастью, ко мне была приставлена горничная, полностью удовлетворявшая мое любопытство. Ее звали Маргарита Дюпюи. Она долго служила моей мачехе, часто бывала в Версале и знала все без исключения версальские сплетни. Маргарита часами могла рассказывать мне о том, каков из себя король, чем увлекается королева и сколько у нее было любовников, как ведут себя дамы при дворе и правда ли то, что адюльтер в Версале считается обычным делом.

Я легко и на удивление быстро привязалась к Маргарите. Ей было пятьдесят два года; плотная, дородная, румяная, она тем не менее знала толк в нарядах и модах и обладала хорошими познаниями насчет того, как молодым аристократкам следует вести себя в обществе. Что мне особенно нравилось, так это то, что она не была ханжой и мое легкомыслие и кокетство только приветствовала. Из разговоров с ней я могла почерпнуть истинные сведения о жизни в Версале – не те замшелые догмы, которыми меня пичкали в монастыре. Возможно, отец, приставляя ее ко мне, именно на это и надеялся; не думаю, что он хотел, чтобы в свете я показалась наивной и набожной дурочкой.

В Париже у меня не было знакомых; кучер возил меня просто так, для прогулки: например, вдоль набережной Сен-Поль мимо казармы Слестэн и Собора Парижской Богоматери, потом через мост Дамьетт на другой берег Сены и вдоль набережной Сен-Луи и отеля «Ламбер», затем через Иерусалимскую улицу на Змеиную… Потом назад на набережную, через нее – на площадь Шатлэ и улицу Сен-Дени. Этот маршрут я изучила прекрасно и, можно сказать, уже начала узнавать Париж.

Был конец мая 1786 года, Франция ожидала разрешения королевы от бремени. Я слышала, что в связи с этим обстоятельством слегка приутихли версальские грандиозные празднества. И мне было особенно приятно, что, когда я вернусь в Париж, они вспыхнут с новой силой и, таким образом, я увижу их во всей красе.

Париж удивил меня не только своим обликом и воздухом. 31 мая, проезжая с отцом и маркизой де Бельер мимо ворот тюрьмы Консьержери, я была удивлена собравшейся толпой и, потянув за шнур, приказала кучеру остановиться. Отец, любезничая с маркизой, даже не заметил этого. Я с неприязнью оглядела эту парочку: и в моем обществе не считают нужным скрывать свои отношения!

– Да вы посмотрите, что здесь происходит! – воскликнула я.

Отец оторвался от белоснежной ручки маркизы и выглянул в окно.

– Великолепно, – пробормотал он, – авантюристка взошла на эшафот. Взгляните, Соланж, эту Ламотт секут розгами.

Маркиза с любопытством выглянула в окно. Толпа приветствовала казнь громкими криками.

– А к чему ее приговорили?

– К наказанию розгами и клеймению… Ну, а потом, разумеется, к пожизненному заключению в Сальпетриере.

– Ах, – воскликнула я, – неужели это та самая авантюристка, что замешана в истории с ожерельем королевы?

Эту историю знала вся Франция. Каждый толковал ее по-своему.

Еще в монастыре я слышала, что некая Ламотт и знаменитый маг Калиостро задумали присвоить ожерелье, сделанное еще Людовиком XV своей любовнице графине Дюбарри. Для своего мошенничества они избрали глупца и простофилю, кардинала де Рогана. Пользуясь тем, что он страстно желал заслужить любовь королевы, они якобы пообещали ему устроить это дело. Ламотт прикинулась ближайшей подругой Марии Антуанетты, хотя на самом деле и в глаза ее не видела, передавала кардиналу фальшивые письма королевы, а один раз даже устроила ему с ней «свидание». Кардинал был счастлив, особенно тогда, когда мнимая королева попросила его на свое имя купить ей фантастическое ожерелье – с тем, чтобы она постепенно вернула долг… Он выполнил все, что у него просили… Когда мошенничество открылось, ожерелье уже было разобрано на камни и продано в Англии. Тем не менее жулики оказались в тюрьме, Калиостро выслан из Франции, а к ничего не подозревавшей королеве прилип шлейф выдумок и сплетен…

– Да, – отозвалась маркиза, – это та самая Ламотт.

– А правда ли то, что она из королевского рода Валуа? [40] Принц откинулся на подушки, равнодушно пожал плечами.

– Дорогая, как вы можете верить подобной чепухе? В конце концов, если двести лет назад король Карл IX и оставил какое-то потомство, то нынче это не имеет никакого значения…

Со смешанным чувством сострадания и любопытства я вглядывалась в глубь двора Консьержери, слышала душераздирающие женские визги и стоны. Женщина что-то кричала, кого-то обвиняла… Я с ужасом заметила, что, когда палач в красной маске нагнулся над осужденной, держа в руке раскаленное железо для клеймения, женщина вдруг рванулась в сторону, выгнулась дугой в руках подручных палача, и железо с размаху опустилось не на ее плечо, а на грудь.

40

Валуа – династия, царствовавшая во Франции в нач. XIV – кон. XVI в. Одно из ответвлений династии Капетингов.

– Туанетта тоже в этом замешана, – уверенно произнесла маркиза. – Вот увидите, Ламотт просто покрывает ее грешки. Вскоре этой авантюристке устроят побег, в Сальпетриере она просидит недолго, будьте уверены.

– Как знать, дорогая Соланж, как знать, – проговорил отец, целуя руку маркизы.

Я лишь спустя некоторое время поняла, что Туанеттой она называет королеву.

На Марсовом поле, напротив военной академии, отец вышел из экипажа, оставив нас с маркизой наедине. Я долго украдкой разглядывала эту двадцативосьмилетнюю красавицу, такую ослепительную в своем сиреневом, расшитом розами платье, пока она не заметила это и не улыбнулась мне:

– Вы так милы, дорогая, в своей детской непосредственности.

– О, я уже не ребенок, – сказала я недовольно. – Но надо признать, что когда я была ребенком, то очень хотела быть похожей на вас.

– Вы стали лучше меня, дорогая, – все так же улыбаясь, сказала Соланж де Бельер.

– А вы не изменились. Вы все так же рядом с моим отцом.

– Я замечала, что это вам не нравится. Почему, Сюзанна?

– Потому что он мой отец. И еще… он старый для вас, мадам!

Она пожала плечами, ничуть не шокированная моей откровенностью.

– Если бы во Франции был король-мужчина, я бы стала его фавориткой. Но поскольку сейчас на троне человек, не увлекающийся женщинами, поневоле приходится выбирать любовников из первых вельмож королевства – а ваш отец именно такой, можете не сомневаться. Надеюсь, дорогая, своими словами я не оскорбила вашу стыдливость?

Я презрительно фыркнула, обиженная тем, что она все еще считает меня ребенком. Во всяком случае, в монастыре мне случалось слышать кое-что и похлеще…

Впрочем, спустя несколько дней, уже собравшись уезжать, я поняла, что у моего отца также были причины иметь любовниц. Это случилось тогда, когда проводить меня в дорогу пришла моя мачеха, принцесса Сесилия де ла Тремуйль де Тальмон, урожденная де л'Атур.