Фея Семи Лесов
Шрифт:
Последний мой окрик прозвучал так требовательно, что виконт отстранился.
– Мы немного забылись, – сказала я извиняющимся тоном, – но терять голову не стоит.
– Не стоит? – с каким-то странным изумлением спросил он, словно хотел сказать. «Если не стоит, то зачем же вы мне нужны?»
Я попыталась поскорее отделаться от этой неприятной мысли. Конечно же, Анри не может так думать. Он слишком благороден для этого… Он бы не стал ухаживать за мной, если бы не любил меня хоть немного.
– У вас есть свечи? – проговорила я уже спокойнее. – Здесь так темно. И холодно.
– Вы
Он набросил мне на плечи индийскую шаль, и сердце у меня растаяло от такой заботливости. Несомненно, он любит меня. Иначе зачем бы ему нужны все эти хлопоты?
С шипением вспыхивали свечи. Огонек пламени высветил большой портрет на стене напротив. Из темноты выглянуло красивое лицо молодой женщины, белокурые, высоко взбитые волосы, румяные щеки и озорные лазоревые глаза… Я с ужасом смотрела на портрет. Кто это – Мари де Попли, подруга моего детства?
– Кто это? – с затаенным страхом спросила я вслух.
– Моя жена, – беззаботно отвечал виконт, – урожденная Мари де Попли.
Вот тебе раз! Что обычно чувствуют в таких ситуациях? Я чувствовала невыносимую обиду.
Я поняла, что нам нужно расстаться.
– Может, вы выпьете кофе? – спросил виконт.
Я покачала головой и, медленным шагом приблизившись к нему, положила руки ему на плечи.
– Поцелуйте меня, – сказала я тихо. Мне нужно было добавить «на прощанье», но я смолчала.
Его губы легко коснулись моих губ, и я не посмела требовать большего, хотя мое сердце сжалось от его холодности.
– Я люблю вас, – повторила я едва слышно. – Можете ли вы сказать мне то же самое?
Он молчал. На мои глаза навернулись слезы.
– Вы не должны были зажигать свечи, Анри, – прошептала я, сжимаясь от мучительной боли, от сознания того, что мне нужно уйти. С усилием я отдернула свои руки от его плеч и пошла к выходу.
– Вы уходите?
Я обернулась. Мне приходилось прилагать нечеловеческие усилия, чтобы клубок горьких слез не выплеснулся наружу.
– Никогда больше не ищите со мной встречи, сударь, – дрожащим голосом произнесла я.
Он ступил шаг ко мне, но я поспешно отпрянула. Он остановился.
И я ушла.
Стрела довольно заржала, когда я поставила ногу в стремя, и я изо всех сил хлестнула ее кнутом. Как это животное смеет радоваться в такую минуту?
Я никогда не смогу забыть той дороги из Крессэ в Сент-Элуа. Слезы застилали мне глаза, я ехала не разбирая дороги. Тупая боль досадно жгла меня огнем.
А на небе ярким желтым кругом сияла луна, освещая и дорогу, и Содрейский лес, и темные, поросшие травяно-зеленым дягилем, болота.
Наступил туманный промозглый октябрь, когда из болот прекращают подыматься ядовитые испарения, а вязкая отвратительная топь покрывается тоненькой обманчивой коркой твердой почвы. В такое время совершать прогулки в лес стало опасно.
В камине потрескивали дрова – неделю назад из-за холодов пришлось затопить. Но я все равно мерзла и, подобрав под себя ноги, куталась в кашемировую шаль.
Осень
Странная была осень: хмурая и мрачная, без единого проблеска солнца, с бесконечными морскими влажными ветрами, приносившими сырой запах йода и водорослей… Было холодно, как в погребе, и как бы я ни одевалась, холод все равно заползал под одежду.
Я молча сидела, свернувшись в теплом кресле клубком, и смотрела на облетающий парк, виднеющийся за мутноватыми от дождя стеклами, на белую шестисотлетнюю стену ограды… Свинцово-серые тучи на небе все собирались и собирались, становясь гуще и темнее, но дождя еще не было, и лишь все меньше света пробивалось сквозь завесу облаков. Только полдень, а в комнате уже стоят сумерки.
Мне было тоскливо и скучно, до того тоскливо, что слезы набегали на глаза, и я не знала отчего.
Я прощалась с Нижней Бретанью, ее дремучими лесами и бесконечными небесными глубинами, ее бескрайними розовыми гречишными полями и черными озерами, ее туманами, изумрудной зеленью и ежевикой… Я расставалась с Сент-Элуа и виконтом де Крессэ. Быть в этих краях мне оставалось всего лишь сутки. Чемоданы уже уложены, замок опустел, шаги гулко раздавались под каменными сводами. Завтра утром здесь останутся только Жильда и еще несколько слуг-бретонцев. По этой причине розовощекая Каролина, отцовское увлечение, выглядит грустной: ее не берут в Париж…
Я пыталась читать, но мои глаза равнодушно и непонимающе пробегали по знакомым строкам «Страданий юного Вертера»… Может быть, взять Вольтера? Но если кто-нибудь войдет, меня не похвалят за такое чтение… Да и вставать мне не хотелось. Я так хорошо пригрелась в кресле…
Дверь скрипнула, и тихими робкими шагами вошла Аврора – такая наивно-важная в своем тяжелом платьице из жемчужно-серой тафты, с огромным голубым бантом в русых волосах.
– Маргарита всех зовет в столовую.
– На второй завтрак?
– Да.
– Ты просто ангел, – прошептала я, привлекая девочку к себе. – Только на тебя эта проклятая осень не действует.
– Завтра вы возьмете меня с собой, да?
– А как же иначе? Та поедешь с нами.
Я давно решила взять девочку в Париж, преодолев сильное сопротивление отца, не желающего удовлетворять мои причуды.
– Ты меня любишь, Аврора? – спросила я. Она обняла меня за шею.
– Да, мама Сюзанна. Даже больше, чем Маргариту. Мне было смешно слышать, как она произносит это «мама Сюзанна». Такое обращение делало меня совсем взрослой, но если уж Аврора привыкла называть меня так, то от своей привычки не отступится.