Фея Семи Лесов

Гедеон Роксана Михайловна

От бессилия я затопала ногами. Нет, его ничем не проймешь!

Гневно фыркнув, я выбежала из зала, проклиная принца на чем свет стоит.

Я бежала по галереям, пустынным гулким залам, длинным анфиладам комнат, постепенно приходя в себя и чувствуя, что заблудилась. Версаля я совсем не знала. Куда мне идти? Где ночевать?

Звонкие голоса привлекли мое внимание, я подошла поближе и, выглянув из-за колонны, прислушалась. Герцог Ангулемский, сын графа д'Артуа, беседовал со своими пажами:

– Мой отец уже нашел себе новую любовницу. Эта носатая Полиньяк ему надоела. Пойдемте, я покажу вам новую.

Я

затаила дыхание, сгорая от желания влепить этому мальчишке пощечину. Подумать только, ему всего лишь одиннадцать лет, а он уже такой же негодяй, как и его отец! Принц увел своих пажей куда-то вниз, видимо, намереваясь разыскать меня, – ведь о ком, как не обо мне, шла речь?

Бредя по пустынной ночной галерее, я совсем загрустила. Мне уже хотелось обратиться с расспросами к швейцарцу, стоявшему на карауле, как вдруг на одной из лестниц я столкнулась с худой безгрудой женщиной в черном платье и с горой кружев на корсаже. И хотя ее лицо не было мне знакомо, увидев меня, она радостно всплеснула руками:

– Наконец-то! Мы были в отчаянии, разыскивая вас, дорогая мадемуазель де Тальмон. Вам давно уже пора спать. Королева встанет к десяти утра, и вам нужно присутствовать при утреннем ритуале.

Я была такая уставшая, что обрадовалась известию о приготовленной комнате, но из осторожности спросила:

– Кто вы такая, мадам? Я вас совсем не знаю.

– Я камер-юнгфера ее величества, мадам де Мизери. Вас назначили фрейлиной, значит, мы будем вместе служить королеве.

«Ну уж нет, – подумала я. – Чистить ей туфли и подавать ей булавки я не намерена…»

– Покажите мне мою комнату, – произнесла я вслух. Мадам де Мизери провела меня в большую уютную комнату, обставленную серой с золотом мебелью, с молельней и маленьким кашемировым будуаром. Да, в тех случаях, когда я буду не в силах доехать до Парижа, я буду ночевать тут…

И все же, засыпая на шелковой, пахнущей лавандой наволочке, я знала, что счастлива. Несмотря на преследования графа д'Артуа, бал был великолепен. Я стала настоящей светской дамой, или постепенно стану ей. За мной будут ухаживать мужчины. Я постараюсь быть самой-самой красивой… Чтобы Анри, увидев меня вновь, все-таки сказал мне, что любит меня.

Я уснула, усталая и счастливая, и видела только радостные сны.

2

Мои шаги гулко раздавались в холодной тишине огромного зала. Я слушала, как забавно стучат каблучки моих венецианских туфелек – цок-цок-цок… Зеркальный паркет отражал меня всю, с ног до головы. Эти бесчисленные анфилады комнат, лишенные жизни, не слышащие звуков, утомляли меня. Мне хотелось снова в Версаль, где я провела чуть больше месяца и к которому уже успела привыкнуть. Там, по крайней мере, всегда шумно и весело.

Я остановилась посреди танцевального зала особняка, где проходили балы, которые давал мой отец изредка. Здесь было совершенно пусто. И холодно… Камин давно не топили. Этот холод слегка усиливался господствующим в зале белым цветом. Белые бархатные портьеры, белая перламутровая мебель и сияние белого снега, проникающее сквозь оконные стекла. Мне нравился этот холод. Он освежал, бодрил, встряхивал.

Было 6 декабря, день святого Никола. Это его просят устроить женитьбу или замужество… Дети выставляют у камина свои башмачки и чулочки, надеясь

найти там подарок. И Рождество уже не за горами. Праздник Рождества, после которого начинается новый 1787 год, предполагалось отметить в Версале, с грандиозным балом, охотой, умопомрачительной иллюминацией и разъездами по Парижу. По этому случаю мне уже шили карнавальный костюм. Я намеревалась быть феей Лунного Света. Для этого готовилось платье из золотой сверкающей парчи, расшитое серебристо-голубыми звездами, и легкое лазурно-алмазное покрывало – оно должно было хорошо смотреться в моих белокурых волосах.

Двор отбросил всякую экономию… Поговаривали, что народ живет из рук вон плохо, но здесь, за стенами отцовского особняка или в галереях Версаля, вдали от рабочего предместья Сент-Антуан, я не видела никаких народных бедствий. Все так же разъезжали по Парижу роскошные кареты, бродили по улицам студенты, пекари торговали горячими сливочными вафлями… И, конечно, гремели балы.

Пока что меня удручало лишь одно: отсутствие известий из Бретани, от Анри… Я послала ему уже два письма на нескольких страницах, подробно описав все свои успехи в свете. Взамен не получила ничего.

Я подошла к клавесину, снова прислушиваясь к звукам своих шагов. Здесь у меня стоял тяжелый инкрустированный слоновой костью ларец, только что подаренный мне графом д'Артуа. В нем находилась рубиновая диадема стоимостью тридцать тысяч ливров. Таким же был доход за месяц родовитого дворянина.

Диадему принц подарил мне сегодня, предварительно пробыв у нас целое утро. В монастыре меня учили, что слишком дорогие подарки от мужчин принимать не следует. Только конфеты и цветы. Но мне были безразличны все монастырские наставления. Внимание принца крови слегка щекотало мое самолюбие. Ни одна женщина при дворе не пользовалась таким расположением принца! Ни одной он не уделял столько времени…

Граф д'Артуа! Он был так навязчив, что иногда надоедал даже своими шутками и остроумием. Его наглость кое-когда становилась невыносимой. Но в целом он был очень интересным собеседником. Вот и сейчас, проболтав с ним все утро напролет, я чувствовала себя усталой, но не разочарованной.

Его поездки участились, особенно после того, как в день рождения дофины Марии Терезы я покорила Версаль своим платьем из китайского шелка и лионского бархата, отделанного вогезскими кружевами. Не проходило дня, чтобы граф не повстречался со мной и не подарил чего-нибудь. В подарках глупых записочек больше не попадалось. Посещая меня, граф недвусмысленно повторял, что преследует очень определенную цель и хочет, чтобы я поскорее сдалась.

– Подождите еще, – отвечала я, смеясь, – срок ваших ухаживаний явно слишком короток.

Вообще-то я не думала сдаваться, сколько бы принц ни осаждал меня. Ночь в «Путеводной звезде» надолго излечила меня от любопытства относительно любви. Я настолько охладела, что редко протягивала графу д'Артуа даже руку для поцелуя. И то, что он хочет сделать меня своей любовницей, меня огорчало. Я не чувствовала ни интереса, ни желания подвизаться на таком поприще.

Версаль уже гудел от сплетен и слухов обо мне. Габриэль де Полиньяк, произнося при мне имя графа д'Артуа, лукаво улыбалась, и это очень меня раздражало. Никто из придворных, наверно, даже не подозревал, что граф уходит от меня ни с чем.