Фея Семи Лесов
Шрифт:
Я забыла обо всем. Мыслями я уже была в Версале, и сознавала только то, что должна быть крайне осторожна, чтобы не измять платье и ни в коем случае не испортить прическу.
В Версале я бывала и прежде, но никогда не попадала внутрь дворцов. Сейчас восхитительные красоты парков, прудов, пещер, фонтанов и версальских гротов были скрыты ноябрьской темнотой. Сеялся мелкий дождь, и иллюминацию не зажигали.
Зато как гремел музыкой и сиял огнями сам дворец!
Мраморный двор был полностью заставлен каретами, в которых приехали на бал аристократы. По лестницам поднимались десятки, если не сотни, людей, – дамы с веерами и служанки с их вещами, аристократы и лакеи, дворцовые
Отец, поддерживая под локоть свою жену и меня, поднялся по лестнице. Два смешных негритенка несли за мной легкий шлейф, который полагалось снимать, приступая к танцам.
– Надо бы привести себя в порядок, – сказала мачеха.
– Хорошо, дорогая. Я буду ждать вас в Эй-де-Беф, [44] – отвечал отец с улыбкой, а сам уже устремлялся навстречу своей драгоценной маркизе де Бельер, выглядевшей сегодня просто ослепительно.
Мачеху это мало волновало. Вероятно, промелькнула у меня мысль, ей есть у кого искать утешения…
44
Эй-де-Беф (дословно – бычий глаз) (фр.) – помещение пред кабинетом короля.
Отец будет ждать нас в Эй-де-Беф – комнате с отверстием в потолке, где собираются аристократы перед аудиенцией. Подумав об этом, я ускорила шаг, стремясь поскорее добраться до зеркал. Ведь нельзя же заставлять короля ждать!
– Не спешите, дорогая, – сказала мачеха. – Мы ведь не опаздываем.
Лакеи провели нас в уборную, к одному из зеркал, которыми было заставлено все помещение. Я осторожно присела на мягкий пуф розового дерева, со смущением отмечая, как приумолк женский гомон и все взоры обратились в мою сторону.
Дамы переглядывались и, закрываясь веерами, начали шептаться. Я поправляла волосы, прислушиваясь к их разговорам.
– Кто это? Вот та малютка в вишневом?
– Да, платье действительно прелестно…
– Она выглядит слишком наивно для своего возраста.
– Милая моя, но ведь ей не больше шестнадцати!
– Это протеже принца де Тальмона.
– Его дочь.
– Ах, незаконнорожденная…
– И удочеренная, признанная, заметьте это, душенька.
Я даже виду не подавала, что слышу их; они же, из любезности, говорили шепотом, да так, что трудно было разобрать, кому именно принадлежат те или иные слова.
Перед зеркалами собралось множество женщин, красивых и не очень, одетых богато и более-менее скромно. Это был цветник, и все женщины, как настоящие цветы, красовались одна перед другой, ревниво относясь к любой попытке слишком выделиться, отличиться от всех – будь то красотой, нарядами или поведением.
Исключением была лишь одна дама в золотом парчовом платье, с богатейшей диадемой, сверкавшей в ореховых волосах. С ней разговаривали, не скрывая боязни. Дама была высока, на голову выше меня, и некрасива – остроносая, с выступающими скулами; но она восседала на своем кресле так, словно обладала по меньшей мере королевским достоинством. Я узнала в этой женщине ту самую небрежно одетую даму, что на свадьбе в поместье Бель-Этуаль упрекала его высочество графа д'Артуа в пристрастии к юным девицам.
– Знайте, дорогая, – сказала мачеха, уловив мой взгляд, – это герцогиня
К королю мы шли через зеркальную галерею Версаля, его главное сокровище, самое великолепное чудо, и я была поражена, я даже онемела от восхищения. Блеск золота, сверкающая позолота, в которой радужными бликами, трепещущими и неуловимыми, отражались сотни свечей в огромных хрустальных люстрах, охватывали галерею цветным поясом огненного сияния. Пламя свечей ярко освещало грандиозные росписи на потолках, разноцветную мозаику, и искрами вспыхивало на парчовых портьерах. Я шла ошеломленная, удивленная, просто убитая этой красотой; она ослепляла меня, почти причиняла боль.
Я видела себя в громадных, бесчисленных венецианских зеркалах, поддерживаемых шаловливыми амурами, и казалась себе такой маленькой по сравнению с этим великолепием.
Мачеха шла, ничего этого не замечая.
– Вы помните все три реверанса, моя милая? – спросила она.
– Что? О, конечно!
Церемония представления ко двору прошла для меня как в тумане. Апартаменты короля были полны людей. Что-то долго говорил отец, ведя меня под руку к первым особам королевства. Потом я делала реверансы: первый, глубочайший, адресовался королю, второй – его братьям, графу Прованскому, толстому и неуклюжему, и графу д'Артуа, а также королевским теткам – принцессе Виктории и принцессе Аделаиде; третий же реверанс был адресован членам дома Конде и Конти, младшим ветвям бурбонской династии.
Потом я опустилась на одно колено перед Людовиком XVI и поцеловала ему руку. Король был явно смущен моим поступком и бросился меня поднимать – а ведь я действовала строго по этикету. В эту минуту я смогла разглядеть короля, но как-то невнимательно, будто в полусне. Людовик XVI оказался толстым, неповоротливым и, видимо, стыдливым; одет он был как-то странно – не то чтобы небрежно, но вся одежда сидела на нем мешковато. У короля было жирное лицо, полные губы и выразительный толстый нос с горбинкой – непременный признак всякого из рода Бурбонов.
Людовик XVI что-то говорил мне, приветствовал, я что-то робко отвечала…
Проснулась я лишь потом, когда получила разрешение удалиться, и меня мгновенно окружила толпа каких-то нарядных самоуверенных мужчин. Они целовали мне руки, говорили комплименты. Их было так много, что я никого почти и не запомнила. И тут меня разбудили, просто обожгли черные, дерзкие, даже наглые глаза графа д'Артуа.
Принц крови смотрел на меня так, будто я уже принадлежала ему душой и телом, будто он знал меня всю, с ног до головы. Я разгневанно тряхнула головой и отвернулась от принца, мгновенно вспомнив все то, что он говорил мне, четырнадцатилетней девчонке, в поместье Бель-Этуаль. Его высочество изволил тогда сказать, что я совсем несведуща в науке по имени Любовь… Что ж, мы еще поглядим, кто окажется опытнее!
Отец взял меня за руку.
– Пора к королеве, мадемуазель. Она вас еще не видела.
Ее величество в тот день была замечательно хороша.
Нельзя сказать, что черты ее лица были идеально красивы, но чудесное сочетание обаяния и вкуса делало ее неотразимой. Высоко взбитые пепельно-русые волосы, усыпанные, словно каплями росы, бриллиантами, выгодно оттеняли белизну высокого гордого лба и изгибы разметавшихся, как ласточки, бровей, ярко-синие глаза с игравшими в них легкомыслием и безмятежностью делали королеву похожей на простую женщину, ну а благородные линии тонких красивых рук, унизанных кольцами, ясно напоминали каждому, что перед ним – первая дама Франции.