Фея
Шрифт:
«Я один среди мира, мне страшно…» – так я выражал свой по-детски бессмысленный страх.
«Ветер говорит устами неба. Неба мудрого и вечного, как солнце».
Так я вспоминаю свои прошлые стихи. Поэзия возникает из одной строки.
Мысль погружается в тебя, вытаскивая ощущение уже слитое – совокупившееся с этой случайной мыслью.
Тебе остается только записать все, что прошло сквозь тебя.
Твое тело – посредник между тобою и Богом.
Даже исчезая, тело оставляет воздух, т. е. невидимый, повсюду возникающий Дух. Душа в теле как птенец в скорлупке, как
Недаром же Сократ сказал, что тело – тюрьма для Души.
Но как же мы любим эту тюрьму, как жалеем ее, даже старую, жалкую и ненужную. И как чиста, как яма, в ней всякая Память.
И как мы ужасно жалеем себя!Никто не будет час любитьКак нам хотелось бы во сне,Меня глаза не отпускают,А жаль… я таинства ищу…Везде льется какой-то обманный свет… Люди отпускают поводья и уходят в глубину столетий… Они повторяют ошибки своих отцов и матерей.
И ненависть клокочет как сила всеобщего непонимания, отсутствия чувств, как могильная болезнь, в которой один только холод и мгновенное разложение… Белый туман как саван, и одно только молчание впереди…
Время пролетело как ветер, и ничего здесь не осталось.,..
Источают губы у лонаНепомерную ласку и дрожьНас с тобою здесь не осталосъ,И во мгле ничего не найдешъ…Кто принес меня на этот свет? Этот вопрос с детства мучил меня, доказывая мне мое же признание творца, ибо во всем я видел тайну, и эта тайна и окружала меня, как полупрозрачные головки отцветших одуванчиков, как блаженные насекомые, которые с любопытством ползали по мне, и позвал я тогда одну истину, что все мы излучаем вечное тепло, что это тепло спрятано в нашем теле как награда за наше небытие, в котором тоже есть выход обратно на тот свет.
И низринул я себя в пасть Бессмертия, и разбросал вокруг себя тысячи, миллиард цветов, и растаял в огне. «Сквозь огонь проходил как в мираж.
Я почувствовал Вечное царство…» Я не обмер от страха, я не потерял головы, не закричал и не заплакал, ибо меня, как бы не было, т. е. я был, но без тела, хотя чувствовал, что ношу свою кожу с собой…
Это был сад, но тени не бросали деревьев, их не было, ибо свет был везде.
Он не слепил меня, потому что я и не мог его видеть, так как вместо глаз со мной говорило то, что люди называют душой». «Лишь душа была другом моим…«И кто-то спросил меня: «Зачем ты здесь?!»
И я ответил, что пришел в этот мир искать себя, ибо давно уже потерял себя, а поэтому все ищу… Кто-то вычислил мой взгляд, живший прежде, и соединил его с трепетным лучом, а губы сковал губами девы, еще совсем недавно плакавшей обо мне, ибо она забыла, что все возвращается.
И поэтому я пришел к ней… Она открыла меня и упала от страха. Ее белое тело сияло ранней надеждой на сумерки…
Люди бродят вблизи, даруя случайно
Тогда я окликнул ее по имени, но она забыла его…
Только молчала и ждала, когда же она сама все поймет…
Одиночество изъяло копию Души… Она осталась с ней для воссоздания, я прыгал в ее редкие глаза и через них проскальзывал лишь в Память… Которая озвучивает сны…
Ты прыгала сквозь мрак за облака. В блудливые глаза живых людей…
И в быстрых неродных совсем объятиях… Пыталась вновь из темноты создать меня… Не бойтесь, предо Мною все едины. В безумной Чаще Вечного греха…
Поэты часто употребляют слово «Вечный» для усиления значимости произносимых вещей… Ибо оно равносильно непреходящести, неизследимости и очень близко к бессмертному… Хотя, если говорить о стихах или прозе, то пишу их в особом состоянии наглухо закрытого и отключенного ото всех пространств.
Это Моя Тюрьма и Яма, и Мой единственный Дворец…
Мой ветер, в котором я ворожу случайностью произнесенного мною смысла…
Так возникает Образ прекрасной незнакомки Александра Блока, образ скромной и улыбчивой девушки Николая Рубцова, с которой забывается все трудное. И везде один образ спасительной женщины – она и мать, и сестра, и любимая, но никогда не жена?! Почему?! – возникает странный вопрос.
Наверное, потому, что семья со своим бытом страшно далека от подлинной поэзии. Ведь поэзия всегда подразумевает какой-то поиск, какую-то тайну.
Лишь к тебе привязанный мысльюГлубиной сокровенных желаний,Я поведал сон свой из грусти,Голос тайный бредущий в молчанье.Так я написал, пытаясь начать этим четверостишием новую печальную повесть «Помешанные», сюжет ее разворачивался на фоне Великой Отечественной войны, где нескольких случайных людей связала пережитая ими личная катастрофа.
Каждый потерял своих близких, и это их сделало хладнокровными и жестокими мстителями относительно к своему врагу.
Они обливали немцев ледяной водой, потом отрезали им половые органы и вставляли в их окаменевший рот…
Это были такие же фашисты, только вывернутые наизнанку войной, они так же мучили немцев, как их собратья-эсесовцы…
Вообще, это были уже психически ненормальные люди, поскольку их благородная по-своему ярость переросла в патологию.
В Германии они также насиловали немецких женщин, отрезал им груди, и только по великой случайности им всем троим удалось избежать трибунала…
Но вот окончилась война, они все втроем вернулись на Родину.
Память их взывала, все-таки раньше это были очень красивые и духовные люди, теперь же их вся духовная ось поломалась, «они так и не смогли насытиться чужой кровью». Что-то должно было случиться с ними…
И случилось. Один из них, самый молодой, покончил жизнь самоубийством, возможно, его убила собственная совесть, другой, постарше, спился и ночью попал под поезд, можно сказать, тоже свел с этой ужасно несправедливой жизнью счет, а третий остался.