Фиалки на снегу
Шрифт:
Джон встал с кресла и направился к выходу.
— Пошел к любовнице, — донесся до него громкий шепот Майлза.
— К какой именно? — уточнил Росс.
— Я однажды видел его с какой-то брюнеткой, — сказал Майлз. — Актриса, кажется.
— Джон оставил Лизетту Дюпре несколько месяцев назад…
Продолжения беседы Джон не услышал: дверь за ним захлопнулась. В холле в кресле у окна сидел завсегдатай клуба, Бо Бруммел, известный в Лондоне светский щеголь и повеса. Бруммел пожелал Джону приятного вечера; они раскланялись,
Стояла уже глубокая ночь. Луны не было; город, казалось, потонул в густом промозглом тумане. Уличные фонари светили тускло, и вокруг почти ничего не было видно…
Экипаж Джона ждал его на другой стороне улицы. Проклиная себя за то, что согласился стать опекуном какой-то юной девицы, Джон направился через дорогу.
Вдруг какая-то карета выскочила из-за угла и на огромной скорости понеслась прямо на него. «Берегитесь!» — услышал Джон крик своего кучера.
Не раздумывая, Джон рванулся в сторону и упал наземь. Карета прогрохотала почти над ним и умчалась — так же быстро, как и появилась. Джону даже не удалось ее рассмотреть.
Он поднялся. К нему подбежал кучер.
— С вами все в порядке, ваша светлость? — обеспокоенно спросил вн.
— Да, Галлахер, спасибо. Но мне придется вернуться домой и переодеться, — ответил Джон. Он положил руку на плечо кучеру. — Спасибо, что предупредил меня.
— Не за что, ваша светлость, — ответил тот и добавил, усмехнувшись: — К тому же, если с вашей светлостью что-то случится, я потеряю работу!
— Я восхищен твоей практичностью, — сказал Джон и улыбнулся. Галлахер распахнул перед ним двери, и он сел в карету. — Не могу понять, как тому вознице удалось не заметить меня?
— Но он вас прекрасно видел, ваша светлость! — ответил Галлахер, трогаясь с места. — Мне показалось, что он ехал прямо на вас…
Джон откинулся на спинку сиденья и погрузился в размышления. Да нет, чепуха: кому он мог настолько помешать, чтобы от него хотели избавиться? Лишь один человек мог желать его смерти: Уильям Гримсби. Но он никогда не пойдет на убийство! «Просто досадная случайность», — пробормотал Джон, когда они подъехали к его роскошному особняку на Парк-лейн.
Арден-Холл, декабрь, 1811 год
— О господи… — пробормотала Изабель Монтгомери. Она откинула назад длинные белокурые волосы, отложила перо и, сжав в пальцах золотой медальон, уставилась на длинную колонку цифр в домашнем гроссбухе. — Не хотят они сходиться, — пожаловалась она. — Может, ты разбираешься в математике?
Изабель бросила взгляд на пожилую женщину, сидевшую в кресле у очага в противоположном углу кабинета. На Гизеле был тот же самый поношенный плащ, что и семь лет назад. В отличие от Изабель, которая из маленькой девочки превратилась в красивую семнадцатилетнюю девушку, Гизела нисколько не изменилась.
— Нет, со счетом у меня плоховато, — ответила
Изабель чувствовала, как в ней нарастает раздражение. Присутствие Гизелы иногда казалось ей наказанием, а не благословением; впрочем, она крепко любила женщину — ведь других друзей у нее не было…
— Я-то думала, что посланцы небес знают абсолютно все, — заметила Изабель.
— Выходит, ты ошибалась, — ответила Гизела.
Судя по взгляду, брошенному ею на подопечную, она знала все мысли девушки.
— Тебе будет намного приятнее, если ты сама разберешься с этим.
— У меня слишком мало времени, — возразила девушка.
— И какие же у тебя срочные дела?
Изабель с тоской посмотрела в окно; лучи послеполуденного солнца проникали в комнату, словно звали ее на волю, подальше от навевающих тоску пыльных бухгалтерских книг.
— Я хотела посидеть в саду и поиграть на флейте, — ответила она. — Неужели ты не можешь мне помочь с этими цифрами? Ну хотя бы сегодня, один разок?
— Ты уже говорила это раньше, — покачала головой Гизела. — И мой ответ не изменился. Сделай это сама. Ты же знаешь, страдания — благо для души.
— Но я заслужила хотя бы немного удовольствия, — раздраженно возразила Изабель.
— Дитя мое, терпение — великая добродетель, — отвечала ей Гизела, не обратив внимания на гневную вспышку подопечной.
— Вера, надежда, милосердие, умеренность, справедливость, благоразумие и стойкость — вот семь добродетелей, — перечислила Изабель и, приподняв бровь, взглянула на свою покровительницу. — Терпение среди них не числится. Как так может быть, что ангелу-хранителю неизвестны семь добродетелей?
— Ну, купи мне индульгенцию, — пожав плечами, ответствовала Гизела. — Я могу перечислить семь смертных грехов. Хочешь?
— Нет уж, благодарю…
— Вот ты где!
При звуке этого голоса Изабель резко обернулась. К столу прошествовала ее мачеха с какой-то бумагой в руке. Изабель годами училась сдерживать свои чувства, и только это удержало ее от гримасы недовольства при виде непрошеной гостьи. Девушка бессознательно коснулась золотого медальона, хранившего миниатюрный портрет матери: это всегда успокаивало ее.
— Я получила прекрасные известия! — воскликнула Дельфиния Монтгомери, размахивая письмом.
— Должно быть, кто-то умер в мучениях…
Изабель хихикнула и бросила короткий взгляд на Гизелу, подумав о том, что та, должно быть, права.
— Над чем ты смеешься? — несколько смутившись, спросила Дельфиния. — И почему, когда я говорю с тобой, ты смотришь в сторону? Надеюсь, ты не собираешься снова начать разговаривать сама с собой?
Изабель мысленно выругала себя: она едва не попалась снова. Гизела была настолько реальна, что девушка часто забывала, что другие ее не видят и не слышат, — а это создавало ей массу проблем.