Фиалки по средам (сборник рассказов)
Шрифт:
– - О,--сказал я,--моему или другому, все равно... Кажется, миссис Пэкс...
– - Нет, зачем же другому?--живо возразил Шалон.-- Твой издатель мне нравится, он знает свое дело. Если ты согласен взять на себя этот труд, я буду тебе очень признателен.
– - Ну, разумеется, дорогой мой, нет ничего легче. Молчание миссис Пэкс становилось неприличным. Она позвонила слугам, велела принести оранжад и печенье. Шалон начал прощупывать гостей,--для полноты счастья ему нужны были конкретные высказывания.
– --- Что вы думаете об образе Алисы?
– - Очень хорош!--сказал Бельтара.
– - Не правда ли, мне
– - Это лучший эпизод книги,--сказал Бельтара.
– - О нет!--возразил Шалон.--Совсем нет. Самый лучший--это момент встречи Джорджаны с Сильвио.
– - Ты прав,-- согласился Бельтара,-- эта сцена еще сильнее.
Миссис Пэкс отвела меня в сторону.
– - Прошу вас,--сказала она,--будьте со мной откровенны. Ведь это жалкий, смешной лепет, не правда ли? Совсем-совсем безнадежный?
Я утвердительно кивнул головой.
– - Как же это могло случиться?
– - продолжала она.-- Если бы только я могла подумать... Но он казался таким умницей...
– - Он и есть умница, дорогая миссис Пэкс. Талант писателя и светское остроумие--разные вещи. Но ошибиться тут не мудрено.
– - No, no, it's unforgivable!..* А главное, нельзя до-пустить, чтобы книга вышла в свет. После всего, что я
____________________________________
– - Нет, нет, это непростительно (англ.)
(59)
о ней говорила... Надо сказать ему, что это чушь, не правда ли, что это просто срам?
– - Погодите, умоляю вас. Вы не представляете себе, какую рану вы ему нанесете. Завтра, встретясь с ним с глазу на глаз, я постараюсь объяснить ему все. Но сегодня пощадите его. Уверяю вас, иначе нельзя.
Назавтра, как только я попытался подвергнуть критике какую-то деталь его книги, Шалон встретил мое деликатное и робкое замечание с таким негодующим высокомерием, я почувствовал в нем такую болезненную настороженность, что мужество тут же покинуло меня. Долгий опыт убедил меня в полной бесплодности подобных попыток. К чему лишний раз представлять известную сцену из "Мизантропа" (акт I, явление 2-е)? Я знал, что в ответ услышу неизменное в таких случаях: "А я утверждаю, что стихи мои очень хороши", и у меня недостанет жестокости дать на это правдивый ответ. Разумнее было сразу же отступить. Уходя, я взял рукопись и тут же отнес своему издателю, которому я ее вручил, сказав лишь, что это книга Шалона.
– - В самом деле?--переспросил он.--Это книга Шалона? Я просто в восторге, что получу ее. Я уже столько слышал о ней. Очень признателен вам, дорогой друг, что вы вспомнили обо мне. Как вы думаете, может быть, сразу предложить ему контракт на десять лет вперед?
Я посоветовал немного с этим повременить. У меня еще теплилась слабая надежда, что он прочитает книгу и откажется ее издавать. Но вы ведь все знаете, как делаются такие дела. Наши имена--мое и Шалона--служили издателю поручительством, и он отправил рукопись в набор, даже не просмотрев ее. Эта весть утешила Шалона, огорченного поведением своей покровительницы.
Миссис Пэкс три дня дожидалась результата моих усилий. Когда же она узнала, чем кончилось дело, то, как честная и неподкупная протестантка, сурово отчитала меня за малодушие, Шалону же написала сухое письмо, которое он на следующий день с удивлением и негодованием показал нам. Он долго искал причину, которая могла бы послужить объяснением столь
(60)
денной в его книге. После этого он вновь обрел прежнюю безмятежную ясность и больше о Глэдис не вспоминал.
* * *
Спустя три месяца книга вышла в свет.
Первые отклики прессы были довольно доброжелательны. К Шалону все были слишком расположены, и никто не хотел огорчать его без надобности. Критики из числа его друзей сдержанно хвалили книгу, остальные отмалчивались.
Зато с потрясающей быстротой распространялась молва. Несколько дней подряд каждый, кого я встречал, бросался ко мне со словами: "Ну, что вы скажете о Шалоне? Виданное ли дело? Это же вовсе непростительно!" Через месяц весь Париж, не читая книги, уже знал, что ее и не стоит читать. В витринах книжных магазинов поблекли красивые обложки романа: сначала они из желтых сделались бледно-лимонного цвета, затем стали чернеть. К концу года почти весь тираж вернулся к издателю. Он безвозвратно потерял затраченные средства, а Шалон между тем уверял, будто его ограбили.
Провал книги немало озлобил его. Отныне он начал делить человечество на две категории людей: "те, кто хорошо отнесся к моей книге", и "те, кто плохо отнесся к ней". Это чрезвычайно осложняло наши связи с обществом. Когда мы устраивали обед, Шалон говорил:
– - Нет, этого не зовите! Терпеть его не могу!
– - Почему?
– - удивлялся Фабер.-- Он умен и совсем неплохой малый.
– - Он неплохой малый?--возмущался Шалон.--Да он ни слова не написал мне о моей книге!
Этот человек, прежде такой скромный и обаятельный, теперь страдал невыносимым тщеславием. Он неизменно носил в кармане хвалебную рецензию, опубликования которой я добился с огромным трудом, и читал ее всем и каждому.
Когда какой-нибудь критик перечислял наиболее талантливых романистов нашего поколения, Шалон негодовал, не обнаружив в этом списке своего имени. "Биду--подлец!"--говорил он. Или: "От Жалу я этого не ждал!.." В конце концов, подобно тем безумцам, которые сначала уверяют, будто их преследуют соседи, а
(61)
затем начинают считать своими врагами собственную жену и детей, он вдруг решил, что и "Пятерка" недостаточно хорошо отнеслась к его книге, и постепенно отдалился от нас
Быть может, в какой-нибудь другой, менее искушенной среде он все еще находил то беспричинное и слепое уважение, которое мы так долго выказывали ему. Три раза подряд он не являлся на наши встречи. Бельтара написал ему, но ответа не получил. Тогда было решено, что я отправлюсь к нему как посланец всей "Четверки".
– - Ведь в конце-то концов,-- говорили мы,-- бедняга не виноват, что лишен таланта!
Я застал его дома, он принял меня, но в обращении его сквозила холодность.
– - Нет, нет,-- отвечал он мне.-- Все дело в том, что люди подлы, и вы ничем не лучше других. Пока я был у вас на ролях советчика, восторженного поклонника ваших талантов, вы оставались моими друзьями. Но как только я вздумал сам заняться творчеством, как только ты, да, именно ты, почувствовал во мне возможного соперника, ты сделал все, чтобы замолчать мою книгу.