Фидель Кастро

Бэлфор Себастьян

На самом деле Кастро был слишком нетерпеливым, а кубинская революция слишком особенной для советской ортодоксии. Даже после социалистического заявления Кастро перед вторжением в залив Свиней кремлевским лидерам понадобился год, чтобы почувствовать интерес к его руководству. Вместо него была группа дореволюционных коммунистов, которые, казалось, имели их поддержку. Со времени секретных переговоров с Кастро вскоре после победы Революции коммунистические лидеры начали занимать видные позиции в зарождающемся новом государстве. Среди них многие смогли приспособиться к бурному необщепринятому руководству Кастро и его последователей; улучшение дружеских отношений с Советским Союзом, без сомнения, облегчило их продвижение. Но были и такие, которые остались недовольны кастроизмом и пытались использовать свое положение, чтобы разместить надежных коммунистов во главе состава организаций повой партии. В марте 1962 года Кастро отстоял свои полномочия, кинувшись в злобное нападение на наиболее известного члена фракции Ани-бала Эскаланте. Он обвинил его в том, что партия состояла из родственников и друзей; теперь, когда Куба официально была социалистической страной, Анкбал Эскаланте, как считал Кастро, использовал

свой престиж коммуниста, чтобы подорвать власть ее настоящих руководителей [91] .

91

Cuba Socialista, May 1962

Еще раньше, во время празднования годовщины Хосе Антонио Эчеверии, студенческого лидера, убитого в 1957 году полицией Батисты, председатель зачитал завещание Эчеверии, пропустив, согласно указаниям членов фракции, отрывок, обнаруживающий его религиозность. Кастро, прочитав текст завещания до конца, выскочил, чтобы произнести страстную речь, разоблачающую цензуру как «недальновидную, сектантскую, глупую и несовершенную концепцию, опровергающую историю». «Это был, — продолжал он, — жалкий, трусливый, искаженный признак или ход тех, кто не верит в марксизм, не верит в Революцию, не верит в ее идеалы» [92] . В своем нападении на группу дореволюционных коммунистов Кастро также отстоял свою независимость от московской ортодоксии. Российский посол, замешанный в делах с Эскаланте, по просьбе Кастро был устранен и заменен человеком, выбранным им самим. С тех пор Кремлю следовало признать, что на Кубе существует только одна верховная власть.

92

Op. cit., April 1962

В течение последующих десятилетий политике Кастро пришлось колебаться между ортодоксией и ересью из-за внутренних и международных обстоятельств. Но его равнение на СССР не было явной уловкой. Некоторые элементы советской ортодоксии соответствовали кубинским условиям, какими их видели лидеры Революции: потребность в государственном контроле, дисциплинированная рабочая сила, подчинение потребления производству и мировая идеологическая церковь. Понятия свободы, равенства и права на самоопределение, постоянно фигурирующие в официальной доктрине Советского Союза, совпадали с направлениями кубинской радикальной традиции. Действительно, увлечение Кастро марксизмом-ленинизмом стало расхожим среди многих комментаторов, пишущих с таких диаметрально противоположных точек зрения, как небо и земля. Однако, если бы движение марксизма-ленинизма являлось церковью, то в ней уже было много ереси. Несмотря на многие попытки кубинских политиков и историков, Революцию нельзя втиснуть в рамки европейского революционного социализма. Это не являлось результатом только классовой борьбы или возникновения рабочего класса как нового гегемона кубинского общества. Скорее всего, Революция возникла из-за движений национального освобождения, захвативших «третий мир» в послевоенный период. Как и на Кубе, движениями управляли недовольные слои среднего класса, часто используя название «социализм» для описания национализированной экономики и централизованного государства, которые заменят старый режим.

Однако генезис кубинской Революции отличался от революции в любой из стран «третьего мира». Самым удивительным различием была легкость победы Кастро. В сравнении с долгой и кровавой борьбой в Китае, Алжире и Вьетнаме, кубинская революция представлялась относительно простым делом. И это благодаря особенному структурному состоянию кубинского общества: политической раздробленности режима Батисты, зависимому статусу кубинской буржуазии, малому размеру острова, относительной развитости городского населения. В значительной степени именно легкость победы Кастро захватила воображение миллионов людей в Латинской Америке и Европе и стала вместилищем надежд и фантазий. Еще будучи далекой от всеобщего прототипа, Революция была делом всей Кубы, которое нельзя повторить где-либо в другом месте, так как революционным лидерам пришлось бы узнать себе цену. Вдохновение Революция черпала из кубинской истории и формы организации, извлеченной из необходимости экономического роста и социальных реформ в условиях блокады, навязанной Соединенными Штатами. Именно к этим двум основополагающим моментам Кастро обратился в первое десятилетие своей Революции.

Глава 5

ВЕЛИКАЯ ИЛЛЮЗИЯ

Кубинская Революция по всем показателям являлась триумфом личного героизма. То, что Кастро достиг свержения режима Батисты и неповиновения Соединенным Штатам, поддержало веру в способность воли преодолеть все препятствия. Относительная легкость Революции и огромный энтузиазм людей привели Кастро и его последователей к убеждению, что с такой решительностью и такими политическими способностями кубинцы могут мобилизоваться, чтобы одержать победу над неподатливой проблемой слабого развития. Существовали громадные помехи: Куба была небольшим, только частично развитым островом, казалось, пойманным в ловушку сахарной монокультуры и зависимым от советской помощи для его выживания. Тем не менее битва за развитие и независимость, ведущаяся под знаменем социализма, стала центральной заботой Кастро, как только он пришел к власти. Колебания тактики в течение первого десятилетия его правления можно понять только в свете этой великой иллюзии.

В то же время удивительная роль Кастро в Революции заставила многих кубинцев поверить, в то, что он был непогрешим; все следующие годы он посвятит в речах к пароду много времени раскрытию своих ошибок для критического разбора. Даже те либералы, кто уехал в ссылку, когда Революция отклонилась влево, могут объяснить события только проявлением божьего дара или, как сказал

один из них, «гипнотизерскими талантами уникальных лидеров» [93] . Против желания самого Кастро вокруг его фигуры развивался культ личности, по слабее и более располагающий к себе, чем тот, который ассоциировался с руководителями других коммунистических режимов. Здесь не было изображений, прославляющих еще живых героев Революции, и соответствующий Кастро общественный имидж был далек от гранитного обожествления Сталина или Ким Иль Сайга. Куда бы он ни шел, он был в окружении людей. Он — товарищ, «каудильо», благодетель, и все в одном лице.

93

Liercna М 1978 The Unsuspected Revolution. Ithaca, New York, Cornell University Press, p. 200

Основа популярности Кастро, несомненно, лежала в его уникальных отношениях с массами, будь то на телевизионном экране или на общественных собраниях. В любом случае он был хорошим оратором в студенческие годы, но сто стиль радикально поменялся после Революции. В молодости он был склонен к использованию напыщенного красноречия, как и многие политики того времени, что являлось обычным для кубинских и испанских традиций. Этот высокопарный ораторский стиль был наполнен библейскими и литературными ссылками, и эффект достигался из-за постепенного увеличения антитез и звучных эпитетов для побуждения толпы к действиям. Его постреволюционные речи были не менее содержательны и значительно длиннее, но их цель обычно носила скорее поучительный характер, чем агитационный, отражающий новую роль Кастро в качестве руководителя. В этих речах Кастро сразу же достигает взаимопонимания с публикой и затем следует что-то типа диалога, в течение которого он реагирует на настроение аудитории и импровизирует ответы на выкрики, доносящиеся снизу. При выступлении с трибуны, неожиданно высокой для такой огромной фигуры, его речи охватывали широкий круг вопросов, и он делал мучительные попытки объяснить свои взгляды в прямых выражениях, чередуя факты и перемежая статистику шутками и повседневными образами, близкими к опыту обыкновенных людей. Например, в речи к рабочим металлообрабатывающего завода в 1967 году он использовал мороженое «Коппелиа», чтоб проиллюстрировать свою веру в превосходство социалистического производства над капиталистическим. Он допускал, что капитализм сначала выпускает товары, лучше изготовленные, но позже стремится снизить качество. Социализм, наоборот, старается постепенно улучшить качество. Таким образом, продолжал он, фабрика по производству мороженого «Коппелиа» никогда не прекратит своих усилий, направленных на увеличение числа сортов мороженого, которых уже около двадцати [94] .

94

Verde Olivo, 5 March 1967

On также использовал общественные собрания как повод для начала кампаний против элит или личностей режима. К восторгу публики, он называл жертвы или указывал на неизвестных людей или группы, или правительственные отделы, пока их политическая репутация не разбивалась вдребезги. Важность общественных выступлений в проявлении власти Кастро может быть оценена тем фактом, что в период между 1959 и 1989 годами он произнес в среднем одну речь в четыре дня длиной, варьируемую от одного часа до половины дня, в зависимости от политической необходимости данного времени. Самые короткие речи были произнесены в семидесятых, когда Кастро сознательно стремился играть менее видную роль в правительстве Кубы.

Все шестидесятые годы Кастро, помимо всего, посвятил себя проблеме поднятия кубинского народа для выполнения геркулесовской задачи развития. Кубинское руководство столкнулось не только с материальными трудностями, по и с психологическими. Победа над слаборазвитостью означала создание Нового Человека. В типичной кастроистской переработке сталинского детерминизма Новый Человек будет создан для увеличения производительных сил, а не как следствие их развития. На самом деле предполагалось, что такой новый человек уже представлен в лице руководителей Революции, причем это были и мужчины и женщины (хотя новой женщине придавалось менее значительное положение). Официальная нравственность революции проникла в ежедневную жизнь, как было во время кампании в Сьерре. Кубинцы поощряли утверждение таких новых достоинств, как простота, дисциплина, самоотверженность и товарищеские отношения. В речи к делегатам от рабочих в конце 1959 года Кастро объявил: «В армии рабочих должна быть дисциплина, должно быть товарищеское отношение, должна быть сплоченность; вы — офицеры этой армии, вы — ее руководители» [95] .

95

Revoluci'on, 20 Nov. 1959

Нравственность Революции не поняли «левые», находящиеся за границей и видевшие в Кубе модель. Подчеркивание строгости и дисциплины означало не рождение нового общества, как они предполагали, а, скорее, возвращение к примитивному накоплению капитала под руководством государства. Как Кастро будет повторять десятилетиями, кубинцы должны работать вдвойне упорно, подчиняя частные расходы производству для преодоления наследства прошлого. «Мы хотим упорно трудиться, — сказал Кастро в своей речи много позже, — так как мы должны упорно трудиться, потому что мы — страна «третьего мира», потому что мы потеряли века под колониальным игом, около шестидесяти лет под неоколониальным, и мы также потеряли несколько лет на Революцию. Мы должны наверстать потерянное время» [96] . Режим строгости стал резче из-за экономического бойкота Соединенных Штатов и потребности выделять скудные ресурсы для национальной обороны. Новая идеология, следовательно, выбрала данное достоинство по необходимости.

96

Granma Weekly Review (GWR), 13 Dec. 1987