Филарет. Патриарх Московский
Шрифт:
* * *
– Федька! Федька! – услышал я. – Очнись.
Кто-то потихоньку похлопывал меня по щекам. Я глубоко вздохнул и с трудом открыл глаза. Яркий свет резанул по ним словно острым кинжалом и я их сразу закрыл. Голова болела, словно в ней стучали пять кузнецов.
– Живой! – радостно сказал дед. – А я уж думал. Как об пол грохнешься! Да прямо головой! Аж звон вокруг пошёл! Как ты?
– Голова болит и звенит в ней. Глаза свет не хотят видеть.
– Свет не хотят видеть? Ты это чего? Ты брось!
– Болят от солнца, сказал я.
– А-а-а… У меня тоже
– А пакет? – вспомнил я.
– Что, пакет? – словно и не бежали мы одержимые через Красную площадь.
– Ничего, что он от англичан? Заборонено ведь с ними якшаться. Иван Васильевич заругает ведь, коли узнает?
– А как он узнает, Федюня? Ты же никому своего деда кровного не выдашь? А мне в сих тайных делах помощник нужен. Дело я против врагов государевых веду, что при царе пригрелись. А тот, кто записку бросил, тот доглядчик мой в посольстве англицком. И даже государю нашему не скажешь пока, ибо ежели прознают, то убегут в Литву сразу. А потому, пока тайна сия великая есть даже для государя. Удержишь?
– Да, что такое у нас с ним сегодня? – подумал я. – Мысли сходятся один в один.
– Удержу, деда! Не сомневайся!
– Ну и ладно!
– А кинжал ты зачем достал. Испугался я.
– Дурилка… – Он тронул меня за руку и погладил. – А бечву, как срезать, чтобы распутать. Прочитать надо было срочно, ежели так записка пришла. То великая удача, что ты повстречался моему другу.
– Он, что знает меня? Откуда ежели он приезжий? – удивился я.
– Давно он тут живёт ещё в том посольстве был. Вот в том годе он тебя и видел. А нам помощник нужен, чтобы записки носить.
– Понятно, – сказал я, а сам, действительно, понял, что деду нужен был связной и почему-то своих прямых родичей задействовать в этом деле он не хотел. Таких по возрасту, а то и постарше в соседних трёх дворах было изрядно. Привлекай любого.
– Ребятня моих сынов какая-то взбалмошная… В голове ветер в жопе дым… Не разумные они. А ты сызмальства разумом выделялся, вот я тебя и приглядел.
Я в очередной раз удивился. Во-первых, тому, что у нас снова сошлись мысли, а во-вторых, что, оказывается, дед сам присматривался ко мне уже не первый год, и давно приметил мою разумность.
– Ты, Федюня, пойми, что ни какой царь-государь, не станет о тебе заботиться, как родичь.
– Да, деда, я понимаю. Тятя тоже так говорит. Но ведь он… Вернее, его жена… Ну, ты понимаешь… Мачеха за своих детей радеет, ты за своих внуков. А мне то что с этого дела? С вашего дела… Ну, буду я бегать по Москве, разносить и собирать ваши записки, а мне что с этого?
Я говорил всё это с закрытыми глазами, и вдруг раскрыл их. Раскрыл и наткнулся на взгляд «деда», который мне очень не понравился.
– Всяк труд награждаться должен, – сказал он. – По копейке за записку.
Я потрогал шишку над ухом.
– Вот, что я пока заработал за то, что не дал приставам эту записку схватить. И давай представим, что
– Ничего бы не было, записка написана тайнописью.
Я посмотрел на деда и чуть улыбнулся.
– Читаются и тайнописи… Я не знаю, какую выгоду ты, деда, имеешь, но явно не копеечную. Рисковать сдохнуть на дыбе за одну копейку? Это так глупо, что глупее не бывает.
– Мудрёно говоришь, Федюня. Не пойму я тебя, что-то. Тебе мало копейки? Это же большая деньга получается. Мы порой и три три четыре записки в день пишем. Встречаться-то нельзя.
– Ну и что мне эти три-четыре копейки в день? Хоромы не отстроить, слуг не содержать…
– Ты уже о хоромах и о слугах грезишь? Ну, ты молодец! Ты забыл об окладе боярском в казенных палатах, что тебе накинул государь? Двадцать рублёв. То большая сумма.
– Но, вы же не каждый день переписываетесь?
– Не каждый, конечно.
– За год сколько раз?
– Так, кто считал-то?
– Ну, пусть будет сто раз. Это сто копеек, а значит – рубль. За двадцать рублей я делаю, то, что для меня интересно и безопасно, если узнает государь, а за один рубль я рискую головой.
– Так, не всегда же рискуешь!
– Как это не всегда? Я уже сейчас рисковать буду ежедневно, даже если никакой записки больше не принесу.
– Отчего?
– Да, от того, что уже помаран с вами! Царь-батюшка не станет разбирать, кто и почему с англичанами якшается. Это как в говно вступить. Вроде и оттёрся, а всё равно воняет. Тут если по копейке платить, то, хотя бы за каждый день. Вот в году триста шестьдесят пять дней, так за год и плати – три рубля с полтиной и ещё пятнадцать копеек. И лучше наперёд. А то, Бог знает, что будет завтра? Куда свинтит твой английский посол? Свинтит и денег не заплатит.
– Разумно мыслишь, – согласился, вздохнув Головин, – но почему сразу в говно?
– Вот, если он сейчас про это прознает, как думаешь, сможешь ты отбрехаться?Ведь он сразу про крамолу подумает и на дыбу потянет спрашивать: «а почему, собственно?».
– Разумно, – снова повторил Головин, почёсывая бороду.
– Ну, а если разумно, то так и скажи, своему англичанину, что за организацию передачи тайных сообщений, я требую четыре рубля в год. И деньги прошу выдать вперёд. А хочешь, я сам ему скажу?
Дед, уважительно, посмотрел на меня и, хмыкнув, проговорил:
– Дженкинсон сразу сказал, что из тебя будет толк.
– Дженкинсон? – удивился я, понимая, что это имя мне, вроде как, знакомо. – Это этот британец?
– Почему ты сказал британец? Все их здесь зовут «англичане». Где ты слышал это слово?
– Не помню, – соврал я. – В манеже, наверное. Там им вечно перемалывают кости. За их товар беспошлинный. У них же морды бритые, вот и зовут их так.
Я знал, где слышал это слово. У себя в голове. Демон его повторял на разный манер: «Бриты, британцы, англосаксы, англы», и тоже с негативным подтекстом. А почему, не ведал. Однако подумал, что надо будет сегодня ночью покопаться у себя в голове, и разведать про этих бритов побольше. На сон грядущий это получается значительно легше.