Филарет. Патриарх Московский
Шрифт:
А лучитца для какова дела ково с кем послать, а хоти будет кому с кем и непригоже быть для своего отечества, и бояре б и воеводы для его государева и земского дела все были без мест.
А кому в отечестве до ково будет дело, а как служба минетца, а хто ково побьет челом и государь пожалует, тогда велит в отечестве дати счет. Так же и князи, и дворяне, и дети боярские з бояры и с воеводы в полкех все были в послушанье.
А кому ис полков лучитца послану быть для какова дела, а вперед которые будут в боярех сами или в воеводех, и им вперед тем порухи не будет, считаютца вперед по своему отечеству.
И
– О, как! – подумал я. – Вон откуда ещё распри княжеско-боярские идут. Что аж указ особый царём издавался. Это в тысяча пятьдесят втором году писали, когда они Казань брали и взяли. На пятый раз. Может и взяли потому, что указ особый помог не ссориться, а сразу поставил всех по ранжиру.
Я полистал книгу…
О кормлениях, о смотрении государском…
Взгляд зацепился за знакомое имя: Адашев…
«… Стряпчие с ключем Алексей Адашев, Игнатей Вешняков. Печатник и дьяк Никита Фуников. Дьяки Иван Цыплетев, Иван Выротков, Иван Михайлов, Данило Вылузга».
– Это в том же году… Ага… И оно мне зачем? – подумал я и заметил, что мелькнули «арабские» цифры «62», а перед ними буква «Рцы». «Р» по-нашему, а значит – цифра «сто».
– Интересно, все цифры писаны либо «арабской» цифирей, либо словами, а тут смесь. Это значит уже тысяча пятьсот пятьддесят четвёртый, – пересчитал я.
«… в октябре выбежели из Нагаю полоняники Карп Горлов с товарищи, а в роспросе сказали, что нагайские мурзы Измаил да Ахтарта со многими людми перелезли Волгу, а дожидатца им Исуп мурзы, а, сождався, быти им на государевы украины.
И по тем вестям приговорил государь итти на Коломну самому ему, государю, а с ним брату ево князю Володимеру Ондреевичю.
А бояром и воеводам указал государь быти по полком:
В болшом полку бояре князь Иван Федорович Мстисловский да князь Василей Семенович Серебреной.
В правой руке боярин князь Иван Иванович Пронской да князь Дмитрей Иванович Хилков.
В передовом полку князь Юрьи Иванович Пронской да Никита Васильевич Шереметев…»
– Видишь, оно как?
Я полистал книгу и дальше встретил перемешанные арабские с русскими «цифири»: «Р» и «63», «Р» и «64».
– Познавательно, – подумалось мне. – И что? Мне-то чего здесь надо?
Я спрашивал даже не себя, а того, кто во мне. Демон или ангел? Бог его знает, кто «у мене в нутре»? Неонка? Что такое «неонка»? Лампочка. Что такое лампочка? О, мля! Хочу такую. Вполне себе можно из хлопкового волокна скрутить жгут и обуглить его без кислорода. Потом сделать вакуумную колбу и подвести электричество. Ага… Надо делать генератор. Как? Как электромотор. Медный провод, обмотки… Это писец, как муторно. Нахрен надо? Можно и под керасиновыми лампами книги читать. Или писать? О! Я не хочу читать! Я хочу писать! Сказки! Хочу писать сказки! У Лукоморья дуб зелёный… Не-е-е… Пушкина не тронь, паршивец. Своё давай придумывай. Не укради! Ага… Всё украдено до нас! Что тут придумаешь из сказок? Почему из сказок? Про путешествия
О! Печатный двор поставить! Свой личный! Иван Фёдоров всё равно в Литву убежит, сука. Да с нормальными русскими буквами… Детские книжки печатать. За арабские сказки, конечно, запросто на кол посадят. Правила у нас строгие теперича. Женщины со своей половины не выходят и по дворцу не шатаются, а по двору царь не ходит. По улицам только простолюдинки ногами перемещаются. Приличные «барышни» на повозках катаются. А ежели ходят, то только с охраной из мужиков человек в двадцать.
Царь тут вообще-то по-настоящему помазанник Божий. И скипетр у него какой-то чуть ли не волшебный. И об этом все говорят. На каждом углу. И даже на манеже. Хотя, за упоминание государя вслух, может быть запросто «сикирбашка». Ежели приставы услышат или донесут. А потому десять заповедей соблюдаются жёстко и безусловно и всенародно. Все посты, молебна и крёстные ходы. Очень серьёзно всё.
Так я сидел и думал, перестав перелистывать книгу, пока не понял, что уснул. Когда мой «демон» услышал как писари переговариваются шёпотом, он открыл мой рот и сказал: «Ну-ка отставить разговоры! Работать всем!» Кто-то пискнул и всё смолкло. «Демон» ещё несколько раз прерывал шепотки, пока я не открыл глаза на более сильный звук, означавший открывание дверей.
В палаты, испуганно взирая на меня, вошёл давешний дьяк. Он упал на колени и на карачках пополз ко мне.
– Не вели казнить, Фёдор Никитич. Бес попутал.
Посмотрев на него, чуть свернув в его сторону голову и скосив левый глаз, я с «каменным лицом» молча показал пальцем на кафедру в тёмном углу. Дьяк кивнул и протянул руку к моим книгам.
– Заберу?
Я кивнул. Он подошёл, опасливо забрал книгу, с которой работал до моего прихода и перенёс её на кафедру, стоявшую в тёмном углу и вернулся за принадлежностями.
– Ты почто книги моешь, стервец? – спросил я, не повышая голоса, когда он потянулся за перьями и кистями.
– Какие-такие книги? – прошептал он, зыркая на меня правым глазом из под повязки.
– Да вот ту книгу, что ты унёс. Там некоторые прозвища смыты. Потом подпишешь другие?
– Не делаю я так! – тихо прошипел дьяк. – Не правда это.
– А вот царь на дыбу тебя и тех, кого ты вписал отправит, и всё узнает.
Я вылез из-за стола и открыл дверь.
– Государево дело!
– Говори, боярыч.
– Ты путаешь, стрелец! Я не сын боярина. Я сам боярин.
– Извиняй, Фёдор Никитич. Говори дело!
– Этого на правёж к государеву казначею Михаилу Петровичу и книгу, что у него лежит, захвати.
– Слушаюсь!
Мордатый стражник отдал свой бердыш напарнику, строевым шагом протопал от двери до дьяка и ловко одной рукой выдернул его из-за пюпитра. Другой рукой он прихватил книгу, весившую килограмм двадцать, и, не обращая внимание на тяжесть в обеих руках, побрёл к дверям. Лицо его расплывалось от удовольствия. Стражник, вероятно, был рад любому шевелению воздуха вокруг него.
Дьяк словно замёрз или испустил дух, болтаясь в руке стражника словно тряпичная кукла.
– Ты иди, я следом буду! – крикнул я стражнику и обернулся к писарчукам.