Философия леса
Шрифт:
Чужая логичность заставила ее построить железную броню из щитов вокруг себя, похожую на ту, что строили викинги, только вместо десятка воинов внутри этой брони была лишь она одна, наедине со своей чувственностью.
Как северный человек, подставляющий лицо каждому лучу солнца, она стала искать такие маленькие проявления человечности в мире.
Абсурдно, но чаще всего она находила её в животных, что доверяли ей безоговорочно. Будь ли то коты, ходящие за ней по парку, ящерицы залезающие на мольберт в саду или кузнечики, запрыгивающие на подол
Они все доверяли ей. И в такие моменты она думала – какая разница, нравлюсь ли я людям, если животные меня обожают?
Этого действительно достаточно.
«У Ариэль был хвост русалки, и она справилась. Так что я тоже справлюсь.
Я все еще чувствую судорогу сердца как после падения. Это похоже на боль от моих детских падений – не чувствую нынче их, но помню.
Особенно тот день, когда я упала с велосипеда, съезжая с холма, а все, кто были рядом, лишь посмеялись.
Этот шрам до сих пор остался на моей коленке.
А сколько таких воспоминаний, о которых мы не помним, носит в себе тело?
А сколько боли в нем, с его многочисленными шрамами?
Сколько боли мы носим в себе и не освобождаем?
Я бы очень хотела высвободить. Только как?»
Лиза закрыла шариковую ручку колпачком, и положила закладкой в тетрадь, сделала последние приготовления перед выходом из дома и глоток уже остывшего кофе. Матовая помада покрыла тонким фиолетовым слоем каемку ее губ.
Она жила размеренной спокойной жизнью, такой, что легко уместилась бы в одном абзаце скучной книги.
Её взгляд, небрежно брошенный вдоль висящего на стене зеркала, споткнулся на середине его серебристой глади, остановленный подножкой чего-то – её взгляда.
Такой знакомый и одновременно чужой.
“Ты любишь недостаточно сильно, – произнесла она сама себе вслух, – твоя любовь не настоящая, ты недостаточно стараешься”.
А затем безмолвным укором взглянув на себя, как будто обратилась к кому-то из прошлого:
“Сколько нужно принести ребенку из школы хороших оценок, чтобы мама села рядом и научила рисовать слона? А что если мама не умеет рисовать слона?”
«Если бы я произнесла нужные последние слова, он бы не погиб» – Лиза плавно подошла к своему туалетному зеркалу, с опущенным взглядом, продолжая диалог с самой с собой – «не потерял управление, в его душе был бы дзен, никакие манипуляции не разрушили бы его перманентное состояние счастья».
Лиза потрогала уголки письма лежавшего на туалетном столике, рядом стояла глубокая синяя ваза с розовыми пионами, сорванные в дождливом саду ее матери на днях и спасенные от града.
“Боже в моей голове и так много проблем. Не стоило еще теребить опять эту рану. Мой психолог не разберется за один сеанс с таким комом переживаний. Эта ноша непосильно не для кого”.
Конечно же, она драматизировала.
Но все же что-то заставило ее открыть, сложенные вчетверо листы.
Они лежали у нее так давно, что пахли лишь ароматами ее туалетного столика.
Всегда, когда был выбор теребить рану или нет, она
Ведь этот выбор был всегда – двигаться вглубь и открыть шлюзы невыплаканного (иногда даже месяцами) или притвориться, что она ничего не замечает и ничего не понимает.
Чаще всего она выбирала первое, зная, что слезы – самая честная ее часть.
И отпуская их, она омоет каждый темный угол воспоминаний, освободит пространство для настоящего или даже нового.
Лишь не боясь слез и терзая себя время от времени, она позволяла себе жить, не чувствуя и намека на ложь. А, как ей казалось, это и отдаляло ее от роботов сортировщиков, проводящих каждый день в одном и том же конвейере из года в год.
***
Привет, моя прекрасная Лизи.
Как ты поживаешь в своей солнечной долине?
У меня все хорошо. Жизнь в прибрежном городке – спирулина для моего тела. Каждый летний сезон сюда приезжают толпы скандинавских блондинок, тонких как лани, свежих как балтийское море.
У меня все очень хорошо.
Я кручусь-верчусь как всегда. Ты знаешь меня – я не пропаду, уж слишком большое количество женщин в мире, ради которых я готов взбираться на новые вершины и водрузить своё знамя на вершинах их молодости.
Мне очень сложно остановится. Иногда я разбиваю другим сердца, как уверяют они после. Хотя сразу на берегу я обговариваю детали и говорю, что мой корабль отплывает через пару дней и поплывет в поисках новой пристани. Но что-то заставляет их верить, что я кину свою фуражку в море и забуду обо всем на свете ради них.
Есть идеи почему?
Иногда мне кажется это эго.
Эго, заставляющее их верить, что – да, у Нила было много девушек, он ветреный, не сидящий на месте, постоянно забывающий свои же обещания. Но я-то самая лучшая и я смогу поймать этого джина в лампу, пока он не исполнит все мои желания и не станет безвольным псом на поводке.
А знаешь, что самое смешное? Что как только я найду ту, которая не захочет пригвоздить меня к стене как трофей, которая будет настолько увлечена этим миром, той любовью, которую она может дать другим, той заботой, которой она может оросить каждый цветок в засуху, и которая будет ценить мое присутствие без лишних вопросов; ту, в чьих глазах я найду тепло, которое бывает лишь во взгляде влюбленной женщины – тогда-то я и пойму, что это она.
Она настоящая королева моего сердца, ведь она смогла стать другом, прежде всего, себе самой, и не отпущу больше никогда.
Мне кажется, я нашел ее, но время от времени на нее что-то находит и она опять становится безликой, серой, как та очередь “псевдо королев” под моей дверью.
Я вижу, в ней зачатки моей единственной. Но когда она слаба духом, слезы и злоба на мою свободу льется рекой из всех её 9-ти отверстий.
Я стараюсь помочь ей своими словами, ты знаешь, я хороший стихоплет. Должно быть, из-за этого большинство женщин и начинают верить, что они особенные для меня.