ФИЛОСОФИЯ РЕЛИГИИ
Шрифт:
Природа и конечный дух есть продукт бога, следовательно, в них есть разумность: то, что они созданы богом, уже содержит в себе истину, божественную истину вообще, то есть определение этой идеи вообще.
Форма этой идеи выступает только в боге как Духе: если божественная идея предстает в формах конечности, то она не положена так, как она есть в себе и для себя, только в Духе она положена; таким образом, она существует здесь в конечности, но мир есть нечто созданное богом; следовательно, божественная идея всегда составляет основу того, что вообще есть мир. Познать истину чегото - значит познать это вообще, определить это сообразно форме этой идеи.
В более ранних религиях мы имели созвучие с этим триединством как истинным определением, особенно
Но третье здесь не Дух, не истинное примирение, а возникновение и гибель; изменение - категория, которая есть единство этих различий, но это весьма подчиненное соединение.
Идея является совершенной не в непосредственном явлении, а лишь постольку, поскольку Дух вошел в общину, поскольку Дух, выступающий как непосредственный, верующий Дух, поднимается до мышления. Интересно рассмотреть брожения этой идеи и научиться в удивительных явлениях, которые случаются, распознавать их основу. Определение бога как триединого, согласно философии, полностью завершено, в теологии его больше не принимают всерьез. Напротив, умаляя значение христианской религии, обычно указывают на то, что это ее определение является более древним и она его там-то или оттуда-то заимствовала. Однако прежде всего этот исторический аспект вообще ничего не решает, когда речь идет о внутренней истине. Следует также принять к сведению и то, что более древние народы и индивидуумы сами не сознавали, чем они обладали, имея эту идею, они не знали, что она содержит абсолютное сознание истины; таким образом, она была у них наряду с другими определениями и в качестве другого. Но главное в том, является ли такое определение первым, абсолютным определением, лежащим в основе всех других, или же является одной из форм наряду с другими, здесь встречающимися, подобно тому как Брахма есть Единый, не являясь даже предметом культа. В религии красоты и внешней целесообразности эта форма, конечно, меньше всего может появиться; в этом множестве и партикуляризации невозможно встретить ограничивающую, в себя возвращающуюся меру. Но следы этого единства можно найти и здесь. Аристотель, говоря о пифагорейских числах, о триаде, пишет: «Мы считаем, что мы только тогда действительно воззвали к богам, когда мы воззвали к ним трижды (83). У пифагорейцев и у Платона обнаруживается абстрактная основа этой идеи, но определения остаются целиком в этой абстракции, отчасти в абстракции счета - один, два, три; у Платона - несколько конкретнее: природа одного и другого, в себе различенное, (84) и третье, которое есть единство обоих.
Это выступает здесь не в образе фантазии, как у индусов, а в форме простой абстракции. Это мыслительные определения, они лучше, чем числа, чем категория числа, но [это] еще совершенно абстрактные мыслительные определения.
Ко времени рождения Христа и ряд столетий спустя возникает философское представление, в основе которого лежит представление об отношении триединства. Это отчасти философские системы сами по себе, как система Филона, изучившего пифагорейскую и платоновскую философию; затем, позже, александрийцы (85), но в первую очередь смешения христианской религии с этими философскими представлениями, составляющие большую часть ересей, особенно гностических. Вообще мы видим, как в этих попытках понять идею триединства европейская действительность под действием восточного идеализма уходит в мир мысли. Это, конечно, только попытки, которые привели лишь к неясным, фантастическим представлениям. Однако в них обнаруживается хотя бы борьба духа за истину, а такая борьба заслуживает признания.
Тут можно видеть бесчисленное множество форм: первое есть Отец, (86) что характеризуется как бездна, глубина, то есть как еще пустое, неуловимое,
Ибо пустое, неопределенное, в самом деле является непостижимым, оно есть отрицательное понятие, и его понятийное определение состоит в том, чтобы быть отрицательным, так как оно есть лишь односторонняя абстракция, составляет только один момент понятия. Единое само по себе еще не есть понятие, истинное.
Если определить первое как лишь всеобщее, а определения рассматривать как следующие, вытекающие из всеобщего, из, то, конечно, это первое является непостижимым, ибо оно лишено содержания; постижимое есть конкретное и может быть понято лишь постольку, поскольку оно определяется как момент. Здесь же недостаток в том, что первое само не постигается как тотальность.
Другое представление состоит в том, что первое есть (87) - бездна, глубина; (88) - вечное, обитающее на невыразимой высоте, стоящее выше всякого соприкосновения с конечными вещами, из которого ничто не развивается, принцип, Отец всякого наличного бытия, Propater (89) Отец, выступающий только в опосредствовании; (90) - то, что существует до всякого начала. Откровение об этой бездне, об этом скрытом боге определяется как самосозерцание, рефлексия в себя, конкретное определение вообще; самосозерцание порождает, есть порождение даже единородного; это есть постигаемость вечного, потому что оно здесь получает определение.
Это второе, инобытие, определение, вообще деятельность, определяющая себя, есть всеобщее определение в качестве., разумно определяющей деятельности, а также слова. Слово есть простое дозволение услышать себя, оно не делает твердого различия, не становится твердым различием, а непосредственно внятно; в этой своей непосредственности, так, как оно есть, слово принимается во внутренний мир, возвращается к своему истоку. Затем деятельность определяет себя как (91) - мудрость, первоначальный, совершенно чистый человек, нечто существующее, другое - как та первая всеобщность, особенное, определенное. Бог есть творец, а в определении логоса - как являющее себя, высказывающее себя слово, как (92) - узрение бога.
Тем самым это определено как прообраз человека, Адам Кадмон (93), единородный; это не нечто случайное, а вечная деятельность, не то, что просто однажды произошло; в боге есть только одно рождение, деятельность как вечная деятельность - определение, которое само существенно принадлежит ко всеобщему.
Здесь налицо истинное различие, которое касается качества обоих; но это качество - одна и та же субстанция, поэтому различие здесь еще поверхностно, само определено как лицо.
Существенное состоит в том, что эта, единородный, остается в лоне бога, так что никакого различил нет.
В таких формах протекало брожение идеи; главная точка зрения должна состоять в том, чтобы познать эти явления как разумные, какими бы дикими они ни были, чтобы увидеть, каким образом они имеют основу в разуме и какой разум заключен в них; в то же время надо уметь различать форму разумности, которая здесь налична и еще не адекватна содержанию.
Эта идея часто ставилась по ту сторону человека, мышления, разума и, таким образом, противопоставлялась последнему, так что это определение, которое есть вся истина и которое одно только и есть истина, рассматривалось как нечто присущее только богу, остающееся по ту сторону, не отражающееся в другом, которое выступает как мир, природа, человек. Тем самым эта основная идея не рассматривалась как всеобщая идея.
Якову Беме эта тайна Троицы открылась по-другому.
Правда, способ его представления, его мышления является по большей части фантастическим и диким; он не поднялся к чистым формам мышления, но преобладающую глубину его брожения и борения составляло то, что он стремился во всем, везде познать триединство, например: «оно должно родиться в сердце человека».
Триединство есть всеобщая основа всего, что рассматривается согласно истине, хотя и в качестве конечного, но и в его конечности в качестве истины, которая в нем есть.