"Философия войны" в одноименном сборнике
Шрифт:
Что касается второй воинской добродетели — пламенной веры в свое призвание — то
в отличие от дисциплины — добродетели благоприобретаемой — она является врожденной.
Пусть молодой человек, колеблющийся в выборе карьеры, посмотрит на растерзанные
полотнища знамен. Он сможет разобрать, или угадать, славянскую вязь: «За отбитие знамен
у французских войск на горах Альпийских»... «За подвиг при Шенграбене, в сражении
отряда из пяти тысяч с корпусом из
56
Электронное издание
www.rp-net.ru
поражении и изгнании врага из пределов России в 1812 году»... «За Шипку и двукратный
переход через Балканы»... Если слова эти не покажутся ему райской музыкой, если он своим
«внутренним оком» не увидит тут же рядом с собой сен-готардских мушкетер,
шенграбенских гусар, бородинских егерей, не почувствует себя в их строю — тогда, значит,
военного призвания у него нет и в Армию ему идти нечего. Если же он увидел кровавый снег
Муттенской долины и раскаленные утесы Шипки, если он услышал «ура» последних
защитников Орлиного Гнезда, если он почувствовал, что это ему Котляревский крикнул: «На
пушки, братец, на пушки!»— тогда это значит, что священный огонек ярко вспыхнул в его
груди. Тогда он — наш.
Любить военное дело мало. Надо быть еще в него влюбленным. Эта любовь — самая
бескорыстная. Военная профессия — единственная, не приносящая дохода. Она требует все,
а дает очень мало. Конечно, в материальном отношении: в моральном это «малое» —
огромно.
Но и быть влюбленным в военное дело недостаточно. Надо еще верить в свое
призвание, каждую минуту ощущать в тяжелом ранце фельдмаршальский жезл — быть
убежденным, что именно тебе, вверенным тебе роте, полку, корпусу надлежит сыграть
главную роль, произвести перелом в критическую минуту — уподобиться Дезэ при Маренго,
пусть даже и заплатить за это тою же ценой.
***
Третья воинская добродетель — Прямодушие. Подобно второй — Призванию — она
природная, и ее можно испортить превратным толкованием первой воинской добродетели —
Дисциплины. Начальник — деспот, грубо — не по-офицерски — обращающийся с
подчиненными, терроризирующий их безмерно строгими взысканиями, может погубить эту
добродетель в своих подчиненных.
Угодничанье (в сильной степени — подхалимство) — худший из всех пороков
военного человека, единственно непоправимый — тот отрицательный сомножитель, что
обращает в отрицательные величины все остальные достоинства и качества.
Казнокрад и трус терпимее подхалима. Те бесчестят лишь самих себя — этот же
бесчестит всех
трусость не могут быть возведены в систему в сколько-нибудь организованной армии.
Подхалимство и его неизбежное следствие — очковтирательство — могут. И тогда — горе
армии, горе стране! Не бывало — и не может быть случая, чтобы они смогли опереться на
гнущиеся спины.
57
Электронное издание
www.rp-net.ru
Мы можем видеть, что если Дисциплина имеет корни в воспитании, а Призвание
вытекает из психики, то Прямодушие — вопрос этики.
***
Из качеств специальных на первое место поставим личный почин — Инициативу.
Качество это — природное, но оно может быть развито — или, наоборот,
подавлено — условиями воспитания, быта, духом уставов, характером дисциплины
(осмысленной либо автоматической по естеству) данной армии.
«Местный лучше судит, — учил Суворов, — я вправо, нужно влево — меня не
слушать». Эти слова касаются наиболее болезненной и наиболее «иррациональной» стороны
военного дела, а именно — сознательного нарушения приказания — конфликта инициативы
с дисциплиной.
Когда следует идти на этот конфликт и когда не следует? Ведь если «местный лучше
судит», то часто «дальний дальше видит». Всякого рода схематичность и кодификация в
данном случае неуместны. Все зависит от обстановки, от средств, имеющихся в
распоряжении частного начальника, а главное — от силы духа этого последнего. Это — как
раз «божественная часть» военного дела.
На рассвете 22 мая 1854 года Дунайская армия князя Горчакова готовилась к штурму
Силистрии. Минные горны были уже взорваны, турецкая артиллерия приведена к молчанию,
войска ожидали условной ракеты — как вдруг фельдъегерь из Ясс привез приказ Паскевича
снять осаду и отступить. Князь Варшавский был преувеличенного мнения о силе турецкой
крепости. Горчаков, как «местный», мог бы лучше судить, но не дерзнул ослушаться
грозного фельдмаршала. И отступление из-под Силистрии, пагубно повлияв на дух войск,
свело на нет всю кампанию, ухудшив положение России и стратегически и политически.
Иначе поступил за полтораста лет до того под Нотебургом князь Михайло Голицын.
Три наших штурма были отражены, и войска, прижатые к реке, несли громадный урон. Царь
Петр прислал Меньшикова с приказанием отступить. — «Скажи Государю, — ответил
Голицын, — что мы здесь уже не в царской, а в Божией воле!» И четвертым приступом