"Философия войны" в одноименном сборнике

Керсновский Антон Антонович

воли, как Александр Невский, патриархи Гермоген и Никон, Петр Великий. Оно свойственно

и русскому полководчеству.

Салтыков отстоял свою армию от посягательств Дауна и петербургской

«конференции». Румянцов довел до конца казалось безнадежную осаду Кольберга, хоть

созывавшийся им военный совет трижды высказывался за снятие осады. Суворов явил

нечеловеческую силу воли под Измаилом, сверхчеловеческую в Муттенской долине. Кто

сможет по достоинству

оценить волю Барклая, шедшего против течения и спасшего страну

помимо ее стремлений? Кутузов, пожертвовавший Москвой, выявил большую силу духа, чем

Наполеон, принявший лейпцигскую битву. А Котляревский под Асландузом? Гурко двинул в

лютую зиму российские полки за Балканы.

Уклад, сообщенный нашей Армии Александром I по окончании наполеоновских войн

(эпоха, неправильно именуемая «аракчеевщиной»), не способствовал образованию, а

главное, выдвижению сильных характеров. Паскевич заморозил Армию, Милютин привил ей

66

Электронное издание

www.rp-net.ru

растлевающий «нестроевой дух», Ванновский обезличил, Куропаткин деморализовал... Это

оскудение воинского духа было лишь одной из граней общенародного нашего духовного

оскудения, общего ущерба российской государственности.

Волевые натуры встречались и в Восточную войну (Корнилов, Нахимов, Муравьев,

Бебутов) и в Турецкую (Радецкий, Гурко, Скобелев, Тергукасов). Но безволие уже начинало

брать верх на Дунае и в Крыму — совершенно обезличенный Горчаков, в 1877 году едва не

проигравшие войны Вел. Князь Николай Николаевич Старший и Лорис-Меликов. В

Японскую войну суетливый и слабовольный Куропаткин подсекает крылья волевому

Грипленбергу и, наконец, в Мировую войну абсолютно безвольный Алексеев свел на нет

блестящие успехи кампании 1916 года своими колебаниями, уговорами, переговорами и

разговорами.

Волевые натуры были и в Мировую войну: Лечицкий, Плеве, Юденич, Брусилов, граф

Келлер. Но русское полководчество определили и сообщили ему характер катастрофический

военачальники упадочного типа — Алексеев, Рузский и Эверт. Результат ущерба российской

государственности, Алексееву в Ставке соответствуют Беляев на посту Военного Министра,

Хабалов на посту командующего войсками Петроградского Округа и Протопопов на посту

министра Внутренних Дел.

***

Превосходство полководчества волевого» типа над

«преимущественно

полководчеством «преимущественно умовым» особенно рельефно скажется при сравнении

русских военачальников с германскими в 1914 году.

У наших начальников отсутствовала вера

в свое призвание, вера в великое будущее

Родины и Армии, воля схватиться с врагом и победить — победить во что бы то ни стало. Ни

горячие, ни холодные — легко и без усилий получавшие чины, отличия и высокие

должности — они не чувствовали чести и славы воинского звания, не чувствовали, что они

не только «командуют», но и имеют честь командовать — и что за эту честь надо платить.

2 июня 1807 года — в день Фридланда — занимавший Кенигсберг отряд Каменского

2-го был окружен корпусом Бельяра. 5 000 русских были окружены 30 000 французов.

Бельяр лично отправился к русскому начальнику, изложил ему обстановку и предложил

капитуляцию на самых почетных условиях.

— Удивляюсь вам, генерал,— холодно ответил Каменский.— Вы видите на мне

русский мундир и смеете предлагать сдачу!

И пробился... Вот о чем не подозревал бедный Клюев!

67

Электронное издание

www.rp-net.ru

Германские командиры 1914 года напоминают в этом отношении наших командиров

великого века. Под Сталлупеном ген. Франсуа на приказание отступить ответил: «Скажите,

что генерал Франсуа отступит лишь когда разобьет русских!»— совсем как Каменский 2-й

под Оровайсом («Ребята, не отступим, пока не разобьем шведов в пух!»). Правда, Франсуа

отступил, не разбив русских, тогда как под Оровайсом Каменский победил. Тот же Франсуа

при Сольдау бросился в бой, не дожидаясь сосредоточения всех своих сил — словно какой-

то незримый немецкий Суворов шепнул ему на ухо: «А у Артамонова нет и половины —

атакуй с Богом!» Ген. фон Морген, наступая на Сувалки, доносит Гинденбургу: «Если я и

буду разбит, то завтра снова схвачусь с врагом!» Слова, которые мог бы сказать Багратион

при Шенграбене. А Лицман под Брезинами проявил себя подобно Дохтурову под

Аустерлицом.

Силу духа немцы черпали из своей национальной доктрины — из «Deucschland uber

alles» (Шарнгорст, Мольтке, Шлиффен — лишь выразители; Фихте, Клаузевиц, Трейчке —

вдохновители). Совершенно как Дохтуров, Каменский и Милорадович черпали свою силу из

суворовского «мы русские, с нами Бог!»

Развитию же воли у немцев способствовало чрезвычайно высоко поставленное на

верхах их воинской иерархии чувство офицерской этики, система взаимоотношений между

старшими и младшими, отлично проведенная организация офицерского корпуса и порядок

прохождения службы, позволявшей выдвижение сильных характеров.