Философская антропология. Исторические предпосылки и современное состояние
Шрифт:
Между обоими полюсами постоянно существует противоречие, и вообще, у Клагеса принцип полярности играет определяющую роль. Все живое находится в ритмическом движении, колеблясь между полюсами. Жизненный ритм — это процесс, идущий волнами и отличающийся от процесса в обычном смысле слова. Все в нем следует видеть в постоянном изменении. Ритм у Клагеса похож в этом отношении на дионисовское у Ницше, на бессознательное в психоанализе и на аналогичные начала в более ранних учениях романтиков, а также в учениях Каруса и Бахофена. Жизнь — это материнское перволоно, из которого все возникает в ходе становления, она — инстинктивное неосознанное «Оно», несущее в себе все. Жизнь «в-себе» и «для-себя» бессознательна. Сознание разрушает витальность в ее изначальности. По Клагесу, ни одно переживание не является сознательным, и ни
Однако, согласно учению Клагеса, есть сила, которая возникает не из жизни, но вторгается извне и пытается разрушить ее: это — дух. Он во всем противоположен жизни. Он хочет остановить творческое становление, втиснуть его в свою абстрактную систематику, подчинить своим схемам. Его акты ориентированы на застывающее вне времени сущее. Они противопоставляют витально-дионисовскому — рационально-логическое, творческому становлению — застывшее ставшее, динамическому — механическое, течению — устойчивость, чувству — рассудок, эросу — логос, патетически-пассивному — деятельно-активное. Все сколько-нибудь рациональные элементы вылущиваются Клагесом из жизни и приписываются принципу духа.
В связи с этим показательна позиция Клагеса по отношению к Ницше. Он целиком и полностью поддерживает его дионисовское понятие жизни, но отвергает представление о жизни как о воле к мощи, поскольку здесь выплывает духовный элемент, что противоречило бы чистому пассивному становлению иррациональных жизненных сил.
И категория личности проистекает только из конфликта духа и жизни, а не происходит из одной последней. Дух — подлинная первопричина всех зол, всех грехов, наоборот, витально-творческое — это гармония. Если в начале своего развития человек жил, будучи глубоко связанным внутренне со всей природой, то с вторжением духа в процесс развития мира, с прогрессирующей рационализацией и цивилизацией он все больше и больше отделяется от своих природных истоков, оказываясь в тисках абстрактной искусственности.
Тот пункт в человеке, где дух, разрушая, вмешивается в первоначальное единство тела и души, — это индивидуальное «я». В этом «я», обладание которым принципиально отличает человека от животного, сталкиваются дух и жизнь. Это — очаг конфликта между двумя метафизическими принципами. Примирение их в каком-либо третьем, схватывающем и то и другое, невозможно. Человеку остается один выход — стремиться к тому, чтобы ослабить влияние духа, оттеснить его на задний план и в конце концов преодолеть. А этого можно достичь, только вернувшись к магически-земным силам «все-природы», к темным дионисовским силам витальной жизни.
Без сомнения, Клагес своим методом резкого разграничения рациональных и иррациональных принципов достиг значительного приближения к крайности иррационализма (пусть даже он проведен и не с такой последовательностью, как у Шопенгауэра), но здесь возникают те же самые трудности, что и у автора «Мира как воли и представления». Ведь и здесь нельзя понять, откуда, собственно, берется дух и как он онтологически связан с жизнью. Антропология Клагеса подтверждает правильность выделенной нами альтернативы иррационализма: либо признание несвязанности различных сфер бытия, либо сведение их всех к иррациональному, но тогда в нем снова воспроизводится диалектическое противоречие различных элементов.
Мы считаем нужным упомянуть тех мыслителей, которые тоже выбирают второй путь, но у которых на передний план выходит диалектика иррационального и трансцендентально-конституирующего. Если у тех философов, о которых мы говорили ранее, иррациональному еще противостоит, наряду с идеей конституирования порядков, идея предзаданных форм и структур (как в мире, так и внутри индивида), то теперь выдвигается прежде всего первая из этих идей.
Так обстоит дело, например, у Мориса Блонделя. Часто его намереваются толковать как последователя Бергсона — ведь он тоже делает акцент на становление, на саморазворачивающуюся жизнь, на действие. Но его понятие жизни
Блондель никоим образом не говорит о приоритете действия по отношению к познанию. Напротив, созерцание является существенным аспектом самого действия.
Действительно, в мире не бывает состояния покоя, здесь все подвержено постоянному становлению, здесь каждая ставшая форма исчезает вновь, и все, однажды достигнутое, вновь становится зыбким. Именно в зыбкости, в колебаниях нам открывается сущность всего бытия: все установившееся снова и снова выходит за свои рамки и преодолевает собственную форму. Однако такое вечное движение все же нельзя считать не имеющим какого-то направления. Наоборот, у него есть цель: делать все более и более одухотворенным жизненный порыв. Развитие идет от неорганической природы к жизни, к духу и, в конечном итоге, к Богу.
Таким образом, в глубочайших слоях уже заложены те духовные структуры, которые в последующем процессе конституирования поднимаются над простым потоком жизни и все более доминируют над ним. При этом характерно, что Блондель выступает против слишком резких абстрактных различий между категориями и всегда стремится к живому их единству. Так, он считает ложной альтернативу: либо пытаться понять мир как четко упорядоченную систему, либо — как хаос. Ведь в действительности все находится в процессе становления и роста, причем в равной степени и в направлении к многообразию, и в направлении к единству и порядку.
Была бы столь же неверна попытка схватить всеобщий мировой процесс жизни либо в механистических, либо в телеологических понятиях. Его следует толковать, только исходя из постоянной неразрывной взаимосвязи тех и других понятий. То же самое можно сказать и о таких обыкновенно весьма резко противопоставляемых альтернативах, как теория и практика, мышление и жизнь, субъект и объект, идеализм и рационализм. По мнению Блонделя, эти альтернативы сходят на нет во всеохватывающей связи действия.
Несмотря на то, что Блондель столь много говорит о становлении и его всеобщем характере, он предполагает, что существуют не только конституируемые формы, но и абсолютные ценности — как нечто вроде дальних маяков на горизонте, на которые нужно ориентироваться. Правда, их нельзя видеть слишком рано, до времени, потому что пострадает историчность жизни. На протяжении своего развития человек не имеет надежного знания о вечных ценностях, напротив, он может постигать их лишь постепенно, шаг за шагом понимая их всеохватывающую общность. Человеку выпадает на долю открывать все новые и новые аспекты вечных ценностей, в результате чего он постоянно колеблется, делая выбор. Но в конечном счете все историчное становление все же включается во всеобщий порядок.
Идея Блонделя о том, что «жизнь-в-себе» уже представляет собой в зачаточной форме выход за рамки «только-лишь-жизни», разрабатывалась и у Георга Зиммеля. Жизнь, согласно его учению, вообще не может пониматься как чистое становление, в котором не сохраняется никаких форм, — ведь в таком случае мы оказались бы в плену полного релятивизма, и тогда было бы вообще невозможно никакое высказывание. Жизнь всегда должна быть «больше-чем-жизнь». Признается тот факт, что жизнь не только вечно творчески порождает новую жизнь, но и производит структуры, которые объективно обладают устойчивостью и стабильностью смысла. Так возникают великие сферы культуры — наука, искусство, религия и т. д. Эти сферы в конечном итоге могут обретать столь значительную самостоятельность и в такой степени объективироваться, что жизнь, некогда породившая их, впоследствии подчиняется им. Зиммель, правда, все-таки остается настолько иррационалистом, что ограничивает во времени значимость этих объективированных структур. В результате все структурные образования все же становятся исторически преходящими. Постоянно рвущаяся вперед жизнь снова растворяет в своем потоке то, что было объективировано. Здесь налицо диалектика «все-более-жизни» (то есть находящегося в постоянном движении потока, который все более и более проявляет себя как жизнь) и «более-чем-жизни» (то есть конституирования всеобщих, относительно постоянных форм). И все же ни одному из двух этих полюсов не отдается решающего преимущества.