Философская сказка (сборник)

Турнье Мишель

В голосе баронессы послышались нотки раздражения.

– Гийом, не смейте браниться и подумайте о нашем обеде.

– Не буду, дорогая, хорошо, дорогая!

– Бретонье - нет. Мы не можем больше их принимать.

– Это почему же?

– Да что с вами, Гийом, где вы витаете? Вам не хуже меня известно, что все говорят о банкротстве их строительного предприятия.

– Ну, говорят.

– Я не желаю видеть у себя сомнительных людей.

– Но ведь его жена тут ни при чем... и она очаровательна...

– Если бы она меньше тратила

на наряды, ее муж не потерял бы все свое состояние!

– Ну, может быть, не все, чуть-чуть бы осталось. Одно могу сказать: шестой номер для вальдшнепа не годится. С шестым на вальдшнепа - ни в коем случае! Бьет наверняка, что да, то да, наверняка! Но какое зверство! В прошлый раз я подобрал одного - клочья, лохмотья, прямо-таки кружево. Красиво, а - кружевная птица...

– Итак, Бретонье исключаются, - непреклонно продолжала баронесса. Вот с Серне дю Локами вопрос более щекотливый. Приглашать их или нет?

– Что там еще случилось с Серне дю Локами?

– Друг мой, я иногда вам удивляюсь - на какой планете вы живете? Как будто вы не знаете, что эта семейка с некоторых пор, похоже, придерживается весьма своеобразной морали.

– Так-так-так-так, - нараспев произнес барон, энергично вращая ручку машинки для обжимания гильз.
– А можно узнать, в чем же состоит своеобразие этой морали?

– Вы наверняка встречали некоего Флорну или Флорнуа, который везде появлялся с ними всю зиму.

– Нет, не встречал, и что же?

– А то, что этот господин, который, судя по всему, состоит в самой тесной дружбе с Анной дю Лок, всячески содействует нашему архитектору Серне дю Локу в получении заказов.

– Ах ты, черт! И стало быть, за это содействие муж кое на что закрывает глаза. Я правильно понял?

– Так, во всяком случае, говорят.

Барон даже прервал работу, как будто пораженный внезапным открытием.

– Анна дю Лок... Любовник. Разрази меня гром! Просто невероятно! Дорогая моя, вы хоть смотрели когда-нибудь на эту Анну дю Лок? Вы знаете, сколько ей лет?

Из кабинета послышался стук отодвигаемого стула, и в дверном проеме возникла фигура баронессы, величественная и полная трагизма.

– Анне дю Лок? Ей на десять лет меньше, чем мне! Думайте, что вы говорите!

Барон, увидев перед собой жену, отложил свои патроны и сделал вид, что хочет встать, однако остался сидеть.

– Полноте, Огюстина, какое отношение это имеет к вам? Вы же не станете сравнивать себя с этой... с этой...

– С этой женщиной? А почему нет? Можно подумать, что я принадлежу к другому полу!

– В каком-то смысле, - протянул барон задумчиво, словно его впервые заинтересовал вопрос пола его супруги, - ну да, действительно! Вы не просто женщина, вы моя жена.

– Такие нюансы мне не нравятся.

– И зря: это очень важный нюанс, я бы даже сказал основополагающий. В этом нюансе - все уважение, которое я питаю к вам, баронессе де Сен-Фюрси, урожденной де Фонтан.

– Уважение, уважение... Порой мне думается, что вы в каком-то смысле злоупотребляете этим чувством по отношению ко мне.

–

Ну, вот что дорогая: между нами не должно быть недомолвок! Вы давным-давно дали мне понять, что... некоторые стороны супружеской жизни вас тяготят и вам хотелось бы, чтобы я пореже... наносил вам ночные визиты.

– Я всегда считала, что всему свое время и наступает возраст, когда что поделаешь - некоторые вещи уже не по летам. Когда я просила вас, как вы выражаетесь, пореже наносить мне ночные визиты, мне и в голову не могло прийти, что вы так беспрекословно повинуетесь и станете наносить эти самые ночные визиты другим женщинам.

Барон почувствовал неловкость, сидя перед высокой фигурой жены, и встал, не подумав о том, что этим только усугубит серьезность их разговора.

– Огюстина, давайте оба попытаемся быть искренними.

– Скажите сразу, что я кривлю душой.

– Я скажу то, что скажу. А скажу я вот что: признайте, что те вещи, о которых вы говорите, для вас никогда не были по летам. Я же со своей стороны признаю, что для меня они всегда были и будут по летам.

– Вы - фавн, Гийом, вот что надо признать!

– Согласен, каюсь: целомудрие не входит в число моих добродетелей.

– Но ведь вы уже не юноша, в конце концов!

– А это, душа моя, судьба решает. Покуда я жив, здоров и полон сил, у меня будут потребности, равно как и возможность их удовлетворять...

Он говорил с каким-то простодушным бахвальством, гордо выпрямившись во весь свой небольшой рост, поглаживая пальцем усы и ища глазами зеркало, которого поблизости не было.

– А как же я?
– от души возмутилась баронесса.
– Выходит, ваше так называемое уважение проявляется в том, что вы выставляете меня на посмешище перед всем городом этими вашими... ночными визитами?

– Ну знаете, вам следовало бы решить, какого уважения вы хотите! Но не надо, не будем опять затевать этот бессмысленный и бесполезный спор.

Им как будто вдруг овладела усталость, и он с растерянным видом огляделся вокруг.

– Я только могу еще и еще раз повторить вам, Огюстина, что... Ох, как же это трудно. Кажется, что мне снова двадцать лет, я не могу найти слов, путаюсь и запинаюсь, как будто впервые объясняюсь в любви. Так вот, я хотел сказать: что бы ни случилось, и что бы я ни делал, вы очень много значите для меня, Огюстина. Я говорил об уважении, но вообще-то это не совсем то слово. Зато я помню, какие слова сказала моя мать в тот день, когда мы приняли решение пожениться и вместе пришли к ней просить ее согласия. Мы были так молоды, так доверчиво стояли, держась за руки, перед мудрой старой женщиной, которая приветливо улыбалась нам. По нашему разумению, это она именно она в первую очередь, а не кюре и не мэр - должна была освятить наш союз. Она сказала тогда: "Огюстина, детка, я так счастлива, что вы решились выйти замуж за нашего Гийома. Потому что вы в тысячу раз умнее и благоразумнее его. Мы вверяем его вам, Огюстина. Смотрите за ним хорошенько и будьте очень терпеливы, очень снисходительны к нему...