Философская сказка (сборник)
Шрифт:
– Хорошо, мадам.
– Вот с кабинетом мужа - отдельная проблема. Когда он у себя, заходить нельзя: ему, видите ли, мешают. А когда его нет, так, послушать его, туда и вовсе носа нельзя сунуть. Приходится подметать и вытирать пыль так, чтобы он ничего не заметил.
– Понятно, мадам.
– Когда я была маленькой, настоятельница моего пансиона говорила: "Дом, содержащийся в чистоте и порядке - отражение чистой души, обращенной к Богу".
Именно в этот момент Эжени передвинула на столе стопку бумаг, и на ковер из-под нее посыпались картинки и брошюрки эротического содержания.
– Опять эта гадость!
– вырвалось у баронессы.
–
Она нагнулась, собрала их и посмотрела с отвращением.
– Эти голые телеса напоказ - какое безобразие!
– Что верно, то верно, - согласилась Эжени, заглянув через ее плечо.
– И что тут интересного? Решительно только мужчины с их скотскими позывами самцов способны что-то в этом находить.
– Да уж, точно, мужчины - они скоты и есть.
– Эжени! Речь идет о моем муже!
– Прошу прощения, мадам!
– Ладно, мужчины, такими уж они созданы, - пустилась в рассуждения баронесса.
– Это я могу понять. Но вот кого я никогда не пойму - женщин, которые потакают их прихотям.
– Может, заради денег, - отважилась высказать свое мнение Эжени.
– Ради денег? Это бы еще полбеды. Но я так не думаю. Среди женщин, знаете ли, попадаются такие порочные создания, которым это нравится.
– Да уж, верно, увы, попадаются такие! Баронесса поднялась и подошла к камину, заставленному трофеями с конных состязаний.
– Меня поместили к сестрам Благовещения в девять лет, - произнесла она мечтательно, с едва заметной улыбкой.
– В пансионе были ванные комнаты. Четыре на всех. Каждая пансионерка мылась раз в неделю. Рядом с ванной висело что-то вроде плаща из плотного сурового полотна. Чтобы можно было раздеться, помыться и одеться, не видя своего тела. В первый раз я не поняла, зачем это. Помылась так, без ничего. И вот, когда надзирательница заметила, что я не воспользовалась этой похожей на гасильник накидкой, знаете, что она мне сказала?
– Нет, мадам.
– Она сказала: "Как, дитя мое, вы разделись догола при свете дня! Разве вы не знали, что ваш ангел-хранитель - юноша?"
– Надо же! Никогда не думала.
– Вот и я прежде не думала, Эжени, - кивнула баронесса, - но с тех пор я не переставала об этом думать. Да, я непрестанно думала об этом юноше, нежном, чистом и невинном, который всегда со мной, как самый верный спутник и самый лучший друг...
* * *
Не зря баронесса говорила аббату Дусе: весна - это не только время всходов и цветения, это пора волнений и тревог. Не успела Эжени закончить генеральную уборку, не успела расставить и разложить свои швабры, метелки, щетки и щеточки по местам, словно оружие после битвы, размотать тюрбан и снять передник, как на ее имя пришла телеграмма из Пре-ан-Пая. Сестре Эжени предстояло родить, и семерых ее детей нельзя было оставить одних, хотя старшей, Мариетте, уже сравнялось восемнадцать.
Эжени все объяснила баронессе. Эта самая сестра, по ее словам, всегда была бесталанная, да еще и замуж вышла за пьяницу, который только и умеет, что делать детей. Мариетта же - просто испорченная девчонка, в голове у нее ветер гуляет, ничего, кроме нарядов да иллюстрированных журналов для женщин она знать не хочет, и на нее рассчитывать не приходится. В общем, Эжени попросила двадцать четыре часа, чтобы съездить к сестре и выяснить, как обстоят дела.
Двадцать четыре часа прошли, прошли и тридцать шесть, и сорок восемь. На второй день, ближе к вечеру, когда баронесса отлучилась - надо же было кому-то
– Я могу увидеть мадам баронессу де Сен-Фюрси?
– выпалила гостья.
– Это я... То есть, я хотел сказать, я барон де Сен-Фюрси. Моей жены сейчас нет дома.
– А-а, - с облегчением выдохнула девушка.
Она одарила барона широкой улыбкой, не дожидаясь приглашения, вошла в прихожую и по-хозяйски огляделась.
– Вот, значит, - сказала она.
– Я - Мариетта, племянница Эжени. Тетя пока не может приехать. Никак. Мама моя все хворает. В больнице она. Восьмой ребенок, сами понимаете. По мне, лучше б ему вовсе не родиться. Главное, в деревне у нас больше никогошеньки, и помочь-то некому. Вот я и подумала, может, я вас выручу, буду тут пока вместо нее.
– Вы? Вместо Эжени? Собственно... почему бы нет?
К барону вернулась его самоуверенность; чудеса лавиной ворвались в его жизнь, и он стал прежним Тетеревком.
– Что ж, все-таки разнообразие. А... Это Эжени вас прислала?
– Ну... не совсем. Я ей говорю: давайте, поеду. А она плечами пожала. От тебя, сказала, все равно проку не будет.
– Подумать только!
– Ну да, правда же? А потом, вы ж понимаете, жизнь у нас в Пре! Я восемнадцать лет это терплю!
– Восемнадцать лет?
– удивился барон.
– А где же вы были раньше?
– Раньше? Да не родилась еще!
– Ах вот как!
– Ну, я и решила - такой случай никак нельзя упустить. Собралась и поехала, никому ничего не сказала. Только записку в кухне на столе оставила: мол, еду помогать мадам баронессе.
– Отлично, отлично.
– А как вы думаете, мадам захочет, чтоб я осталась?
– Наверное. То есть, наверное, нет. Но здесь я решаю, не так ли? А я говорю: все в порядке, решено и подписано, вы наняты. Берите-ка вашу амуницию, я покажу вам, где вы будете квартировать. Или нет, давайте сперва посмотрим дом. Вот мой кабинет. Здесь всегда чересчур ретиво убираются. Ворошат мои бумаги, я потом ничего не могу найти. На этой фотографии - мой отец, генерал де Сен-Фюрси. А это я в чине лейтенанта. Мне тогда было двадцать лет.
Мариетта взяла фотографию в руки.
– Ох, как же месье изменился! Надо же! Ни в жизнь бы не узнала. Такой был молоденький, такой красавчик!
– Конечно, это естественно в таком возрасте.
– И что только годы с людьми делают!
– Ладно, ладно, довольно.
– Только знаете что, - поторопилась добавить Мариетта, - по мне вы теперь лучше.
– Очень мило с вашей стороны.
– По мне если мужчина совсем еще юнец, так это и не мужчина вовсе.
– Я тоже так думаю. Браво, браво. Прошу сюда, вернемся в прихожую и пройдем в столовую.