Финансист. Титан. Стоик. «Трилогия желания» в одном томе
Шрифт:
С каким удовольствием его конкуренты будут распространять это обвинение! Он даже может встать на ноги, но придется начинать все сначала. Отец тоже пострадает. Скорее всего, он будет вынужден покинуть пост президента в своем банке. Такие мысли одолевали Каупервуда, пока он дожидался посетителей. Вскоре привратник объявил о прибытии Эйлин Батлер и Альберта Стайерса, прибывшего одновременно с ней.
– Пригласите мисс Батлер, – сказал он и встал. – Мистеру Стайерсу предложите немного подождать.
Эйлин вошла стремительно и энергично; как всегда, она была одета с показным
– Милый! – воскликнула она и протянула руки. – Что случилось? Позавчера я так много хотела узнать от тебя. Ты не собираешься разоряться, правда? Я слышала, как отец и Оуэн говорили о тебе вчера вечером.
– Что они говорили? – поинтересовался он, обняв ее одной рукой и спокойно глядя в ее беспокойные глаза.
– Знаешь, папа очень сердит на тебя. Он подозревает нас. Кто-то послал ему анонимное письмо. Он попытался выбить из меня правду вчера вечером, но у него ничего не вышло. Я все отрицала. Сегодня с утра я уже дважды приходила сюда, но тебя не было. Я очень боялась, что он может первым встретиться с тобой и ты что-нибудь расскажешь.
– Я, Эйлин?
– Ну, не совсем. Я так не думала. Не знаю, что и думать. Ох, милый, я так беспокоилась! Знаешь, я вообще не спала. Я думала, что я сильнее этого, но мне тревожно за тебя. Понимаешь, он усадил меня напротив окна в своем кабинете, чтобы лучше видеть мое лицо, а потом показал мне письмо. В первые мгновения я была так потрясена, что почти не помню, о чем я говорила и как выглядела.
– Что ты сказала?
– Я сказала: «Какой позор! Это неправда!» Но мой тон был неубедительным; сердце стучало, как молот. Я боялась, что он может о чем-то догадаться по выражению моего лица. Я с трудом переводила дух.
– Твой отец – умный человек, – заметил Каупервуд. – Он кое-что знает о жизни. Теперь ты видишь, в какое трудное положение мы попали. Впрочем, хорошо, что он решил показать тебе письмо, а не стал тайком следить за домом. Сейчас он ничего не может доказать. Но он знает. Тебе не удалось обмануть его.
– Откуда тебе известно, что он знает?
– Вчера я встретился с ним.
– Он говорил с тобой об этом?
– Нет, но я видел его лицо. Он просто смотрел на меня.
– Милый! Мне так жаль его!
– Знаю, что ты его жалеешь. Я тоже, но теперь ничего нельзя поделать. Нам следовало подумать об этом с самого начала.
– Но я так люблю тебя. Ох, дорогой, теперь он никогда не простит меня. Он тоже любит меня. Я ни в чем не признаюсь. О господи!
Она уперлась ладонями ему в грудь и безутешно посмотрела на него. Ее веки и губы дрожали. Она жалела своего отца, себя и Каупервуда. Через нее он ощущал силу родительской любви Батлера, ярость и опасность его гнева. Он видел, как много
– Не унывай, – отозвался он. – Все равно ничего не поделаешь. Где моя сильная, решительная Эйлин? Разве ты не собиралась быть храброй? Сейчас мне нужно, чтобы ты была такой.
– Правда?
– Да.
– У тебя неприятности?
– Думаю, дорогая, что мне предстоит банкротство.
– О, нет!
– Да, милая. Я нахожусь в конце пути и сейчас не вижу иного выхода. Недавно я послал за моим отцом и юристом. Ты не должна оставаться здесь, любимая. Твой отец может прийти в любую минуту. Нам нужно где-то встретиться завтра, скажем, завтра днем. Ты помнишь Индиан-Рок на Уиссахиконе?
– Да.
– Сможешь быть там в четыре часа дня?
– Да.
– Смотри, чтобы никто не проследил за тобой. Если я не появлюсь до половины пятого, не жди меня. Это будет значить, что я заподозрил слежку. Но если мы все хорошо устроим, то этого не случится. А теперь тебе надо бежать, дорогая. Мы больше не можем пользоваться домом на Десятой улице; я присмотрю какоенибудь другое место.
– Ох, милый, мне так жаль!
– Разве ты не собиралась быть сильной и храброй? Мне нужно видеть тебя такой.
Впервые за все время отношений с ней он испытывал легкую грусть.
– Да, да, дорогой, – ответила она и крепко обняла его. – Ты можешь полагаться на меня! Ох, Фрэнк, я так люблю тебя! И мне так жаль. Надеюсь, ты не разоришься, но для нас с тобой это не имеет значения, правда, милый? Мы все равно будем любить друг друга. Я сделаю для тебя все что угодно! Все, что ты скажешь. Ты можешь мне доверять: они ничего не узнают от меня.
Она смотрела на его неподвижное, бледное лицо, и ее сердце внезапно преисполнилось твердой решимости бороться за него. Ее любовь была незаконной и постыдной, но это была отважная любовь изгоя, отвергнутого обществом.
– Я люблю, люблю тебя! Я люблю тебя, Фрэнк! – восклицала она. Он освободился из ее рук.
– Беги, дорогая. Встретимся завтра, в четыре часа. Не подведи меня и ни с кем не говори об этом. Что бы ты ни делала, ни в чем не признавайся.
– Не буду.
– И не беспокойся за меня. Со мной все будет в порядке.
Он едва успел поправить галстук и принять беспечную позу у окна, когда в кабинет торопливо вошел секретарь Стинера, бледный, взволнованный и явно расстроенный.
– Мистер Каупервуд! Помните тот чек, который я выписал вам вчера вечером? Мистер Стинер говорит, что это незаконно; я не должен был этого делать, и теперь он хочет привлечь меня к ответственности. Он говорит, что меня могут арестовать за соучастие в преступлении, что он уволит меня и отправит в тюрьму, если я не верну эти деньги. Ох, мистер Каупервуд, я еще так молод! Я только начал свою карьеру. Мне нужно содержать жену и маленького сына. Вы же не позволите ему так поступить со мной? Вы вернете мне этот чек, правда? Я не могу вернуться обратно без чека. Стинер говорит, что вы скоро разоритесь, что вы знали об этом и не имели никакого права требовать этот чек.