Финикийский корабль
Шрифт:
Я люблю море и плаваю, как пробка. Сам Гамалиель говорил, что я плаваю почти так же ловко, как он. Меня не пугают волны, я боюсь только громадных зубастых акул.
Все путники расположились внутри корабля, под палубой, я же нашел себе место на носу корабля, на площадке около бронзовой рыбки, которая вертится на длинном стержне и показывает, куда дует ветер. На площадке лежали свернутые кольцом канаты. Когда волны хлестали в борт корабля и обдавали брызгами палубу, я забирался в щель под площадкой и оттуда смотрел, как путники, облитые водой, поспешно убегали
Внизу под палубой теснилось более ста человек; каждый на своем месте разложил мешки, кувшины и другие вещи, а некоторые только разостлали порванные плащи. Первые дни все друг с другом ладили, пели песни, играли в кости, а больше всего спали.
В тихую погоду Софэр сидел наверху около меня между канатами, смотрел на морскую синюю даль и рассказывал о своих путешествиях по далеким странам. Но как только ветер начинал качать корабль, Софэр спешил вниз и звал меня с собой.
В трюмах ехали бедняки. У них не было ничего за душой. Они хотели в новой стране найти землю, построить хижину и посеять хлеб. Были там и купцы с белыми пухлыми руками. Они везли с собой много мешков и все время рассуждали и спорили о том, как похитрее продать товары диким племенам, как выменять у них на дешевые колокольчики, бусы и побрякушки золотые браслеты и ожерелья.
Ссора между путниками началась из-за того, кому из них грести. Бен-Кадех всех без исключения разделил на три смены, которые по первому окрику должны были браться за весла. Купцы громко ворчали, что они не умеют грести, что у них нежные руки. "Наш великий город, - говорили они, не может жить без купцов. Разве не купцы принесли ему все его богатства? Поэтому нельзя купцов обременять тяжелой работой". Во время гребли они задыхались, пыхтели, путали весла и задевали за соседние. Некоторые нанимали бедняков, чтобы те гребли вместо них.
Тут Меремот стал разжигать ссору и подстрекать всех купцов. Он переходил от одной кучки купцов к другой и нашептывал им:
– Этот кормчий Бен-Кадех вмешивается не в свои дела. Сам бог Ваал приказал, и это написано в древних книгах: "Купцы пусть торгуют, а оборванцы пусть работают". Для них это дело привычное, и платить им за это нечего. Довольно и того, что их кормят.
Беднякам же он шептал другое:
– Вам не для чего грести. Нужно наловить рабов и посадить их за весла. Это кормчий Бен-Кадех вас принуждает исполнять тяжелую работу.
Бедняки отвечали:
– Кормчего ругать не за что. Море его просолило, и ветер его высушил. С ним нигде не пропадешь. Мы согласны грести, только бы нас получше кормили - тогда и сил у нас будет больше.
Раз я забрался в свою нору на носу корабля. Ветер срывал пенившиеся верхушки гребней, брызги били в лицо.
В это время ко мне под канаты стал пробираться юноша, один из "оборванцев", как их называл Меремот.
– Э, да ты здесь, маленький Софэренок!
– сказал он.
– Найдется ли здесь место и для меня?
Юноша растянулся около меня, вынул две луковицы и одну сунул мне. Затем он достал высохшую, заплесневелую лепешку, разломил ее и дал мне половину.
– Меня зовут Бигвай, и мне шестнадцать лет. В нашем городе я служил у хлебника. Мне надоело целый день месить тесто, затем головой лезть в горячую печку, чтобы наклеить по всей стенке лепешки. Я хочу повидать высокие горы и степи, где львы гоняются за жирафами, а то жизнь пройдет, и я ничего не увижу.
– А ты сам кто такой?
– спросил я.
– Наш, бени-Анат, или другого племени? У тебя кожа слишком смугла.
– Я не знаю, кто я. Мать моя - берберка, отец - из Египта. Я родился в пути на греческом корабле, он затем разбился о скалы около Кирены. Оттуда моя мать попала в город Утику. Тогда мне было десять лет. Там меня украли морские разбойники и продали в Египет. Год назад я забрался на уходивший корабль и приплыл в Карт-Хадашт. Я знаю несколько языков, а кто я - не все ли равно? Я просто Бигвай и всегда весел, сыт ли я или голоден.
– А скажи мне, Бигвай, когда тебе было десять лет, не звался ли ты по-иному и не было ли у твоей матери имени Эмашторет?
Бигвай затрепетал:
– Откуда ты это знаешь? Да, это так было. Тогда меня звали Харух. Но разбойники после кражи детей всегда им дают новые имена, чтобы потом труднее было их разыскать.
Я рассказал о встрече с Эмашторет в храме Ваала, где бедная женщина молилась о возвращении сына.
Бигвай обнял меня:
– Какую радость ты принес мне сегодня, мальчик Эли! Теперь я знаю, где искать мою мать. Я вернусь из страны Канар обратно в Карт-Хадашт, найду Эмашторет и осушу слезы на лице ее. А с тобой мы будем друзьями, Эли. Я буду защищать тебя. Я знаю, что против твоего старика готовится очень дурное дело.
Потом он понизил голос и с таинственным видом спросил:
– Правда ли, что твой дед умеет делать золото? Неужели нет? А этот подлый червяк Меремот всем говорит, что твой старый Софэр очень жаден, имеет много золота, а никому не хочет объяснить, как он его делает. Поэтому ты берегись Меремота: он вам готовит какую-то гадкую штуку.
Бигвай не лгал. При первой остановке на наш корабль перебралось несколько молодцов Лала-Зора. В это время Софэр и я сидели на палубе и смотрели на пустынный берег, где над зарослями носились тысячи уток. Одноглазый великан - пират Махарбал, с которым когда-то я танцевал "газлоним", подошел к Софэру.
– Ну, старик, довольно здесь валяться! Спускайся вниз, в трюм, и забирай с собой своего щенка.
Софэр спросил:
– Ты исполняешь приказание пославшего тебя или сам, своим умом решил держать нас в трюме?
– Так ты еще разговариваешь?
– грубо закричал великан, схватил Софэра за плечо и потащил к люку.
– Если я говорю, значит, так надо делать. Сам Лала-Зор приказал не спускать глаз с вас обоих и держать в трюме.
С этого дня ни мне, ни Софэру не приходилось больше выходить на палубу. Я стоял обычно около прорези для весел в борту и сквозь нее глядел на берега Африки. Софэр бранился, но что мог он поделать, старый и слабый?