Физиология духа. Роман в письмах
Шрифт:
В посудомойры отдать вас после этого, вот что, мойры мои.
Наученная горьким опытом, правильно я поступлю, если больше не стану ждать “большого и сильного чувства” ни со своей, ни с его стороны.
Не надо иллюзий. Надо найти... не так. Искать никогда никого и ничего не надо, вообще ничего не “надо”, это глупость, а вот если (е с л и ; это уж как доведется), не ожидая ровно ничего, идя своим пожизненным коридорчиком, набредешь, невзначай встретишь (если...) такого человека... Такого человека... просто вызовет у тебя нежную симпатию, а ты — у него (если...). Просто подождать, просто жить. И если глаза, уголки губ сами откликаются при его появлении. И если у него все только то же самое... И все ровно идет по
И если увидишь, нежданно, но чаянно, что отдавать — из его исходного импульса (возникающего всегда, при начале любой влюбленности, но затем гаснущего, оставляя лишь воспоминание о том, как вначале все было хорошо и легко, потому что вначале все бывает правильно, так, как и должно быть) становится его привычкой в отношении тебя (ведь на самом деле, я же понимаю, на самом деле они тоже хотят отдавать себя, это входит в формулу человека, наверное, на клеточном уровне, а они все люди, просто у них привычно, инертно другая ориентация, установка: душу отдавать делу или друзьям, а брать у нас и аккумулировать), тогда можно (осторожно, плавно, не совершая неосмотрительно резких движений — каждое может стать необратимым) попробовать построить с ним — семью.
Вот это нестерпимое поругание поэзии, неотделимой от твоей влюбленности, окрашивающей ее всю, — вот эту-то рваную рану — и принять, каким бы диким мясом она ни зарастала. Принять свою любимую как лишенное всякой поэзии естество, весьма прозаическое тело, знакомое не тебе одному; не слишком высокую душу, податливую на обольщения отнюдь не тебя одного; со всеми ее шепотами и вскриками, предназначенными отнюдь не только тебе... принять ее, податливо-телесную, слабо-человечную, ничуть не более благообразную, чем ты сам, — и, отказавшись от двойного зрения, от трансцендирования любимой, принять ее... как себя.
Эти плевочки — жемчужиной.
Мне несказанно, внезапно, незаслуженно повезло. Встретить такого человека. Три года живу с ним... душа в душу? вопрос. Скорее частью души в часть души. Но четвертый (!) год живу с человеком другого пола, с другим человеком — в мире и согласии. В мире и согласии — подумать только; стерпится-слюбится — и слюбилось; только подумать. Счастлива уже этим.
С ним и с его сыном от второго брака. Сыну: не его сыну, а просто — сыну. Не могу скрыть от себя, что люблю его тою любовью, которой любят ребенка, — больше, чем его отца тою любовью, которой любят мужа.
У меня нет своих. Нет, если все говорить, есть. Там. Если там есть, и они там, их двое. Имена их — Выкидыш и Аборт. Апорт. Рекс. В Америке это человечье имя, почему нет? что мешает имени “царь” быть человечьим? Так и Аборт: человек, стоит ему просто открыть рот, только тем и занимается, что убивает сам и претерпевает убийство себя. О Выкидыше уж не говорю, ничего более жалкого, человеческого, и не вообразить. Те, кто верит, что там ч т о - т о е с т ь (и им-то и дано знать — что именно! но что, если самонадеянность их вдруг да и оправ...), говорят — умершие младенцы автоматом пополняют число ангелов. Хотела бы верить. Одного я узнаю — и обрадуюсь. За второго отвечу, только узнаю — а уже не обрадуюсь ни ему, ни себе; или все же — и я успею, и он — мне? а потом уж отвечу... но какое может быть т а м “потом”? а как же может быть там такое с р а з у?..).
Но тут у меня своих нет. Это боль моя и облегчение — з д е с ь кажется, что лучше отвечать там (знаю-знаю, но испугаться еще успею — на всю вечность или на большую ее часть;
Плевочки — жемчужиной. Может быть, это и значит принять другого не как свою лучшую половину... Не как образ, икону того, каким должен быть человек.
Все вертится вокруг сказанного: то, что внутри так, снаружи — иначе.
Хорошо, когда и внутри, и с виду женщина — женщинка как женщинка. От нее ничего и не ждешь, кроме тепла и нежности, а это она тебе даст, именно такая мышка, с накопившейся в теле-душе любовью, она-то и даст (а чего еще тебе на самом деле хотеть? что же большего может дать человек человеку?), — и никакие ключи не возмутятся в твоей душе, сколько ни воображай ее с кем-то. Почему нет? Но нужно несовпадение между внешностью женщины, на лице и в осанке которой так и видится “высшая духовная жизнь”, и ее действительным, вполне земнородным поведением (с кем-то, кого ты себе рисуешь по ее поведению с тобой, подставляя, полагая с ней рядом вместо себя) — вот от этого-то перепада в тебе все екнет, вот тогда твое выпученное сердце начнет разрывать грудную клетку. Есть лица, подобные пышным порталам. Плохо, но не беда. Но есть еще более чудные, есть сокровенно значительные лица. И то, что они есть, беда для таких, как я.
Этому лицу не подобает быть искажену половой истомой! Это прямоходящее существо не просто не имеет права быть всхлипывающим животным — по его самоутверждающейся воле. Не должно, не может. Разница между нею и нею — провальна.
Между тем для нее все иначе. Как и я, она видит себя — из себя, оттуда, где все ее побуждения для нее органичны, откуда они — вовсе не красивы или уродливы, высоки или низменны, но только — ощутимы, сильны (тогда она им поддается) или слабы (тогда она не следует им). Это слитые с ней побуждения е е натуры, это о н а с а м а и есть — и только. Она для себя совершенно целостна — что бы ни делала, в чем бы ни была одета (раздета), что бы ни выражало ее лицо, в каком бы положении ни находилось ее тело.
В моей картине мира она — одна из его предметных, компактных точек (я же незрим, но безусловен, бесконечен и всеобъемлющ; сколько бы я ни понимал умом свою относительность, ощущаю я себя из себя — абсолютом). О ее внутренном я могу лишь догадываться по ее внешнему. В ее картине мира конечен — я, весь я со всем своим компактно вписан в свой силуэт; она же — бесконечна и абсолютна. В отношении к себе для нее, как и для каждого, не существует проблемы тождества внешнего и внутреннего. Она для себя вся — внутренняя, внешнего попросту нет, сколько бы она ни пеклась о своей внешности, но и ее она видит изнутри, даже в зеркале себя видит внутренними глазами, какой себе скорее мнится, представляется с давних пор; она умозрительно смотрится в зеркало, удовлетворенно видя в нем то, что ожидает увидеть, или недовольная тем, что лицо в зеркале после плохой ночи отклоняется от ожидаемого.
Но я же знаю, чувствует она или нет, что это тождество — должно быть! Ее внешний вид — это явленный (вы-явленный вовне) образ ее самой. По смыслу человек должен быть подобен зданию эпохи Ренессанса, где все внутреннее устройство правдиво выявлено на фасаде, а не зданию эпохи рококо, где экстерьер здания скрывает прихотливость интерьера.
Образ ее самой. А кто она сама?
А сама она, в свою очередь, — образ меня.
Всякий другой для меня есть образ. Того, каким должен быть человек — и каким он не должен быть.