Физрук

Мусаниф Сергей Сергеевич

И я стартовал с места, поддав газку и трогаясь с пробуксовкой, ну прямо, как я люблю.

Интермедия. Вождь

Он знал, что он не тот человек.

Он одновременно был и больше, и меньше, чем тот человек.

Меньше, потому что подделка никогда не сможет повторить оригинал. Больше, потому что, созданный из первородного хаоса, в первые же несколько секунд существования он получил доступ к информации и возможностям, которых у оригинала никогда

не было и не могло быть.

Ведь оригинал был всего лишь человеком.

А кем был он сам?

Этого он сказать не мог.

Две задачи превалировали в его голове.

Охранять свою территорию. Он не знал, почему это важно. Здесь не было источника, не было места силы, но вот эта площадь, вот эта усыпальница, которую он превратил в свой штаб и покидать которую с каждым днем ему хотелось все меньше и меньше, почему-то значили для него очень многое, и он не мог позволить себе их потерять. Крепость, которая возвышалась совсем рядом, буквально вплотную, и оборонять которую было бы не в пример проще, не вызывала в нем таких же чувств. Она была символом чего-то другого, иной идеологии, иного взгляда на мир. И хотя ее башни были украшены правильными символами, он знал, что это лишь бутафория.

Поддельные елочные игрушки, что сверкают так же ярко, но никакой радости не приносят.

Второй задачей было распространение идеи как можно шире, пока пламя мировой революции не охватит всю планету и не выйдет за ее пределы. Да, теперь он знал, что есть и другие миры.

И они тоже нуждались в освобождении. Это только начало.

Его новые товарищи были верными, преданными, готовыми идти до конца, заражались идеями коммунизма с единого укуса, но были совершенно безынициативными.

Слишком многое приходилось держать под личным контролем, а кое-что — и делать самому.

Поэтому он страшно обрадовался, когда обнаружил возможность раз в сутки призывать под свои знамена кого-то из старых товарищей. Из героев былых времен. Конечно, в глубине души он знал, что они были такими же подделками, как и он сам, на сейчас это не имело значения.

Придет время, и они узнают, кто все это устроил и зачем. Они все выяснят и непременно во всем разберутся. Но в текущий политический момент важно другое.

Площадь укрепить невозможно, поэтому он распорядился перекрыть все ведущие к ней улицы. Баррикады росли, как на дрожжах, благо, строительного материала для них было предостаточно. Вместе с тем, его агитационные бригады курсировали по городу и приводили в его ряды новых сторонников.

Ему претило распространение идеи биологическим путем, но иногда выбирать не из чего и приходится работать с тем, что есть.

Его армия росла. На этот раз все товарищи действительно были равны, не было даже деления на рабочих и крестьян. Никто не жаловался на условия, никто не требовал себе повышенную пайку, никто не роптал, и все были готовы умереть а дело революции вот хоть прямо сейчас. А разница в уровнях… ну, что разница в уровнях.

Подтянутся.

Не зря же он им

говорил, надо качаться, качаться и качаться.

За спиной деликатно покашляли. Он знал этот кашель — сухой, сдержанный, с едва слышными металлическими нотками.

— Да, Феликс, — сказал он.

— Владимир Ильич, там ходок пришел.

— Какой такой ходок?

— Обычный. С вами говорить хочет.

— И откуда пришел?

— Говорит, что издалека.

— Где он сейчас?

— У площади, на последней линии обороны.

— Зовите сюда, — сказал он.

— Только он какой-то странный, — сказал Феликс. — Наши товарищи к нему на два метра подойти не могут, словно отталкивает их что-то.

— Это архилюбопытно, батенька, — сказал Ильич. — Ведите его немедленно.

— Это… — замялся Феликс. — Может быть опасно.

— Все в этой жизни может быть опасно, Феликс, — сказал Ильич. — Мужчины опасны, женщины опасны, от сердечного приступа вообще никто не застрахован. Но раз уж человек пришел, надо его выслушать. Только сюда его не ведите, я сам выйду.

Он вышел из мавзолея на прохладный осенний воздух и вдохнул его полной грудью, хотя это было и необязательно. Он любил осень. Прошлый раз у него все получилось именно осенью.

Соратники потом подвели, потомки не удержали, но это уже другой разговор.

Ходок стоял напротив входа, в круге свободного пространства, сам Феликс держался сзади и чуть поодаль, но не сводил с незнакомца глаз, готовый начать действовать в любом момент.

Ильич двинулся навстречу ходоку и обнаружил, ничего не мешает ему подойти на расстояние рукопожатия. Или удара ножом.

— Вождь, — при приближении Ильича незнакомец уважительно склонил голову.

— Не надо этих церемоний, батенька, — сказал Ильич. — Давайте познакомимся, для начала самое то.

— Меня зовут Соломон Рейн, — сказал ходок. — И я знаю, кто вы.

— Не из племени ли вы израилева? Впрочем, неважно. С чем пожаловали?

— Разговор есть, — сказал Соломон. — Но приватный. С глазу на глаз, так сказать.

— У меня от моих товарищей секретов нет.

— У меня есть, — сказал Соломон. — Если вас вопросы безопасности беспокоят, то это зря. Во-первых, я никоим образом не собираюсь причинить вам вреда, а во-вторых, в бою вы один стоите больше, чем вся эта толпа, и вам это прекрасно известно.

— Каждый человек должен чувствовать себя нужным, — негромко сказал Ильич. — Но желание гостя — закон. Давайте уединимся. Мы уединимся, Феликс.

— Пойду посты проверю, — сказал Феликс, на прощание одарив Соломона взглядом, холодным, как жало стилета, входящее тебе под ребра декабрьским утром. — Расходимся, товарищи. Здесь нет ничего интересного.

Товарищи разошлись на исходные. Ильич приглашающим жестом указал на вход в мавзолей.

— После вас, батенька.

В глубины они не пошли, устроились в гардеробе. Ильич присел на шаткий деревянный стул, оставшийся еще с прежним времен, и тут же принялся раскачиваться.