Флаг миноносца

Анненков Юлий Лазаревич

– Вот теперь, пожалуй, достанется и нам!
– сказал Баканов Шацкому. Жди артналета или бомбежки.

Противник быстро нащупал новые огневые позиции полка. Снова тяжелые молоты обрушились на степь. Полуоглохшие, в осыпающихся узких щелях, моряки ждали нового приказа, а крупнокалиберные снаряды рвались между боевыми машинами, засыпая людей комьями земли.

Немцы опять накапливались для контратаки. На этот раз Поливанов решил накрыть их артогнем на рубеже сосредоточения. Арсеньеву передали приказ генерала. Он вспомнил разговор в машине и сказал Будакову:

–

Передайте комдивам новые цели. Придется выводить машины из укрытий.

Николаев взял телефонную трубку, выслушал то, что сказал ему Будаков.

– Есть, товарищ подполковник!

Через несколько мгновений на батареях прозвучала команда: "Вывести машины из аппарелей!"

Снаряд разорвался рядом со щелью, где сидели Баканов, Шацкий и Сомин. Шацкий отряхнул землю с фуражки, выпрыгнул из щели и, приложив руки рупором ко рту, крикнул:

– Вывести машины из аппарелей!

Загудели моторы, медленно пятясь, громоздкие "студебеккеры" выползали наверх. Шацкий по очереди подошел ко всем четырем машинам своего огневого взвода, проверил наводку. Артобстрел продолжался с прежней силой. Подняв голову над краем щели, Сомин с восхищением смотрел на Шацкого. Раздалась команда: "Залп!". И еще прежде, чем до батареи донеслись разрывы снарядов, матросы уже принялись снова заряжать боевые установки. Баканов не выходил из укрытия. Он знал, что Шацкий отлично справится сам.

Зарядив установки, матросы побежали к укрытиям. Шацкий постоял еще несколько секунд и тоже пошел к своей щели. В это время снаряд разорвался у боевой машины. Пламя сразу охватило ее. Загорелся бензин. Оранжевые языки взметнулись вверх. Шестнадцать длинных ракетных снарядов лежали на спарках. Еще несколько мгновений, и они взорвутся тут же, на огневой позиции.

Раньше чем Сомин успел сообразить, что произошло, Баканов с непонятным для его комплекции проворством выскочил из укрытия и бросился к машине. Схватив за стабилизатор один из снарядов, он потянул его к себе, вскинул на плечо и, пригибаясь под тяжестью, понес в сторону. Несколько матросов по примеру комбата кинулись в огонь. Шацкий сорвал с задней стенки кабины огнетушитель. Вместо того чтобы ударить кнопкой о землю, он стукнул по ней своим пудовым кулаком и направил пенистую струю под корень языка пламени, вырывавшегося из мотора. Моряки глушили огонь шинелями, но он выскакивал из-под рук, прыгая им в лица.

На спарках оставался всего один снаряд. Баканов схватил его, отбежал в сторону и бросил снаряд в пустой окоп. Потом он сделал несколько шагов и опустился на траву. Все его лицо, грудь, ладони были обожжены.

Матросы положили командира батареи на дно укрытия. Несмотря на страшные ожоги, он был в сознании. Шацкий хотел напоить его из своей фляжки, но снова запищал зуммер телефона. Баканов открыл глаза и еле слышно прохрипел: "...май батарею". Шацкий понял: "Принимай батарею". Машины снова ввели в укрытия. Артобстрел то ослабевал, то начинался опять. Когда он достиг, казалось, предела, Шацкий сказал Сомину:

– Вот теперь было бы нежелательно выводить машины из аппарелей.

Сомин указал

ему рукой на небо и полез наверх, а Шацкий, приподнявшись над краем окопа, смотрел на Сомина, который среди рвущихся снарядов корректировал огонь своих орудий по самолетам.

К середине дня на участок дивизии генерала Поливанова подошли еще один полк РС и два полка ствольной артиллерии из резерва командующего фронтом. Поливанов не пускал их в дело. Он видел, что напор вражеских контратак слабеет, и берег свои огневые средства для решительного удара. Зато полк Арсеньева давал один залп за другим.

Арсеньев на своем командном пункте чувствовал себя, как в боевой рубке корабля. Он получал задачи от высшего командования, выслушивал доклады разведчиков-наблюдателей, отдавал приказания своим дивизионам. Ни на одну минуту из его сознания не исчезала общая обстановка боя. Яновский, как обычно, находился в одном из дивизионов. Будаков работал спокойно, четко, без ошибок, но по легкому подрагиванию века можно было предположить, что начальник штаба сдает.

Командный пункт все время был под обстрелом. Снаряд разворотил блиндаж радистов. Арсеньев приказал установить непосредственно на КП запасную рацию.

– Надо перенести КП, - сказал Будаков, - нас уже засекли.

Земсков пожал плечами: "Как может Будаков, опытный офицер, предложить такую чепуху? Прервать связь с дивизионами? Выключить мозг полка хотя бы на двадцать минут?"

– А если мы все погибнем здесь - будет лучше?
– сказал Будаков, словно он понял мысли Земскова.

Арсеньев не удостоил его ответом. "Если меня убьют, - подумал он, Будаков может наделать непоправимые ошибки. Его осторожность опаснее нерасчетливой отваги Николаева. Надо будет объявить, что в случае чего за меня остается Николаев", - но тут же он решил, что такие мысли приходят только от крайней усталости. Арсеньев верил в свою неуязвимость. Он никогда не говорил об этом, но матросы были того же мнения. Никому не приходило в голову, что полк может остаться без Арсеньева.

Тяжелый снаряд разорвался на перекрытии блиндажа. Верхние накаты разметало, разъехались бревна, земля засыпала карту. Рация снова вышла из строя. Будаков сидел, привалившись к стене. Его глаза были закрыты.

– Есть у нас еще рация?
– спросил Арсеньев Земскова.

– В полковых тылах - две и по одной запасной в дивизионах.

– Передайте проволочной связью в любой дивизион: пусть вызовут по радио Ропака. Приказываю направить обе рации с радистами сюда. Временно переношу мой КП во второй дивизион.

Он вышел из блиндажа и, как ни в чем не бывало, спустился с кургана. "Сейчас его убьют", - подумал Земсков. Капитан второго ранга, не торопясь, шел по степи. Ни один осколок не коснулся его.

Будаков открыл глаза, потер ладонью лоб.

– Надо нам немедленно уходить отсюда, - сказал он, стряхивая землю с карты.

– Такого приказания не было, - возразил Земсков.

– Так я вам приказываю!
– Будаков вытаращил глаза. Его усы обвисли вниз, как у запорожца. Левое веко сильно дрожало.