Флаг миноносца

Анненков Юлий Лазаревич

– Погоди ты с Керченским!
– Дай голубую ленточку перервать. Гляди-ка!

На западе в чистом утреннем небе возникли два небольших черноватых облачка.

– Шрапнелью немец бьет!
– Поливанов тронул за плечо шофера.
– Ну-ка, добавь газу, милок!

– Самый полный!
– сказал Арсеньев.

Рокот мотора перешел в сплошное гудение. "Виллис" мчался, перелетая рытвины, едва касаясь земли. Впереди показались сожженные дома станицы Крымской.

7. ПОЛЧАСА НА ПЕРЕДОВОМ МЕДИЦИНСКОМ ПУНКТЕ

Сомин

собирался в полковой тыл. Надо было проверить, как ремонтируется отведенное туда орудие. Регулировку механизмов скорости и дальности следовало произвести самому. Земсков предложил ехать вместе. Он направлялся в Абинскую, в разведотдел штаба армии. Земсков взял с собой Косотруба, который не забыл прихватить свою гитару. Поездка в большую станицу за два десятка километров от передовой казалась ему праздником. Подобралось еще несколько человек, едущих в том же направлении: кладовщик, по старой памяти называемый баталером, командир орудия Дручков, начфин со своим ящиком. Начальник связи попросил захватить двоих радистов. Им нужно было еще дальше - в радиотехнические мастерские, которые размещались в станице Холмской.

Земсков и Сомин в ожидании радистов отошли в сторонку и беседовали, сидя на краю траншеи.

– Мы вчера просидели чуть ли не весь день с Шацким в его щели на огневой позиции, - рассказывал Сомин, - делать было нечего, заговорили о тех шацсугских снарядах, что рвались на спарках. Шацкий просто слышать не может о Будакове. Ненавидит его люто.

– Его многие не любят, - согласился Земсков.

– И вот Шацкий вспомнил тот случай, когда в Москве улетел один снаряд. Тебя, кажется, не было тогда?

– Я слышал. Так и не докопались до причины.

– Шацкий говорит, что только сейчас случайно нашел причину. У него позавчера повторился точно такой же случай. Ну, здесь - не страшно: полетел к немцам один снаряд, авось кому-нибудь даст по башке. И как раз в этот день машину увели на ремонт. Разобрали пульт управления, и обнаружилась пустяковая неисправность. Если бы не случайный выстрел, никто не обратил бы внимания, как установлены контакты. И вот Шацкий вспомнил, что накануне злосчастного выстрела в Москве Будаков лично присутствовал при разборке пульта управления. Он очень торопился, вырвал у Шацкого из рук отвертку и сам начал затягивать контакты, а спустя два дня, когда произошло ЧП, испугался и свалил всю вину на других. Расследование, конечно, ничего дать не могло, потому что пульт управления тут же разобрали до винтика.

– Очень правдоподобная история, - согласился Земсков.
– Запомни мои слова: когда-нибудь по трусости или ради карьеры Будаков может наделать непоправимых бед. А все-таки выведем его на чистую воду. Посмотришь!

– Выведешь! Он тебя самого уже раз вывел из разведки. По-моему, Будаков тебя побаивается. Он считает, наверно, что ты метишь на его место.

– Всякое болтают. Мне говорили, что Будаков и сейчас восстанавливает против

меня командира полка. Докладывает, будто я критикую его приказания.

– Не поверит сейчас Арсеньев. Он тебе цену знает. И знает разницу между тобой и Будаковым. И потом теперь есть Яновский.

Земсков поднялся:

– Идут как будто. Поедем!

Из-за холмика командного пункта вышел командир отделения радистов Нурьев, тот самый долговязый лопоухий парень, который вместе с Земсковым ездил за снарядами под Егорлыком. Нурьев сгибался под тяжестью нескольких раций. За ним шла Людмила. Закусив губу, она тащила не меньше десятка разряженных батарей "БАС-80", однако старалась держаться прямо, показывая, что ей вовсе не тяжело.

Подрагивая на малых оборотах мотора, машина уже давно ждала пассажиров. Косотруб взял из рук Людмилы связанные проводом батареи:

– Ого! Как ты их дотащила!

Людмила подошла к Земскову, стоявшему в стороне:

– Разрешите садиться в машину, товарищ капитан?

"Как мне ее не хватает теперь, - подумал Земсков.
– Вот если бы усесться с ней вдвоем в кузов, и чтобы ветер в лицо, и больше никого".

– Садись, Людмила!
– сказал он.
– Пока я буду в Абинской, машина забросит вас в Холмскую, а потом заедете за мной.

В кабину посадили начфина с его коробкой. Все остальные разместились в кузове. Ехали, как на загородную прогулку. Валерка запел было под гитару свои "Колокольчики-бубенчики", и дальше - про хозяйку корчмы, у которой был обнаружен черный хвостик, но эта песня уже давно всем надоела.

– Ладно тебе!
– Людмила положила руку на струны.
– Давайте лучше новую. Кто знает вот эту?

Она запела прямо из середицы, потому что не знала начала:

...Об огнях пожарищах, о друзьях товарищах

Где-нибудь, когда-нибудь мы будем говорить!..

У Людмилы был чистый, глубокий голос. К этой задумчивой, берущей за сердце песне он очень подходил. Косотруб тут же подхватил мелодию на гитаре и продолжил слова, хоть не в рифму, зато на артиллерийский лад:

Вспомним мы "катюшу", нашу батарею,

И тебя за то, что дал мне закурить...

Не успели отъехать и двух километров от полкового КП, как начался артобстрел. Противник перенес огонь с переднего края в глубину. Земсков решил проскочить. Он перегнулся из кузова к водителю и крикнул ему:

– Жми вперед на всю железку!

Два снаряда разорвались впереди машины. Все заволокло дымом и пылью. Машина с размаху сунулась передними колесами в кювет. Толчок выбросил Земскова из кузова.

Поднявшись, он увидел, что машина разбита. Дручков вытаскивал из кабины окровавленного шофера. Нурьев корчился в канаве. Он кричал от боли, схватившись руками за живот.

– Людмила!
– позвал Земсков.

– Я здесь!
– она подбежала к нему. Гимнастерка ее была разорвана, лицо измазано.