Флаг миноносца

Анненков Юлий Лазаревич

– Отдыхайте, - сказала Марина.
– Я пойду посмотрю.

Степанов все же попытался встать, но тяжело плюхнулся на койку:

– Что-то малость подгулял я, доктор. Дайте-ка мне руку!

Марина принесла нитроглицерин, но Степанов о нем и слышать не хотел. Он встал, опираясь на плечо Марины:

– А вы сильная! Такую тушу выдержит не всякая.

– Я ведь спортсменка, Максим Тимофеевич. Да лягте вы, ради бога. Честное слово, напишу отцу, чтобы вас забрали с передовой.

– Кому? Какому отцу?
– Степанов угрожающе сдвинул брови.
– При чем тут ваш отец?
–

И вдруг его осенило.
– Как же вы смели не сказать мне с самого начала, что вы дочь Шарапова?

– Но это же само собой попятно, раз я Шарапова!
– пробовала отшутиться Марина.

– Ничего не понятно!
– Степанов рассердился по-настоящему.
– Мало ли на свете Шараповых? Да знай я, что вы - дочь главного хирурга армии - ни за что не взял бы к себе на пункт. Не люблю иметь дело с родственниками начальства!

– Ну, отправьте меня, - виновато улыбнулась Марина, - только не надо сейчас сердиться.

Увидев, что лаской на буйного доктора не повлияешь, она силой уложила его на подушку и сказала строго, как больному:

– Лежать спокойно! У меня и без вас дела хватит!

Степанов покорно принял нитроглицерин и пробормотал:

– Нет, доктор, сейчас я уже вас отсюда не отправлю, будь вы племянницей самого Бурденко.

Марина пошла к солдату, раненному в грудь. Он спал.

Дашенька приложила короткий палец к губам и прошептала:

– Пожалуйста, доктор, посидите с ним минутку. Мне очень надо выйти.

В окошке без стекла, прорезанном недавно в глинобитной стенке по распоряжению Степанова, показались два глаза, рыжий чуб и бескозырка.

Дашенька шариком выкатилась в дверь, а Марина взяла руку раненого и начала считать пульс. "Неужели он где-то рядом, - думала она, - его могут привезти с партией раненых, как вот этого паренька, а могут и не довезти..." Далекая ночь в Подмосковье вспомнилась ей так ярко, будто это было вчера. "Глупый, милый Володя, если бы ты знал, как я люблю тебя, ты уж, наверно, сам нашел бы меня..."

В сарай вошли сестра и два санитара. Марина могла оставить раненого. Она вернулась к Степанову. Доктор сидел за столиком, подперев мясистое лицо волосатой рукой. Его редко можно было увидеть в бездействии. Он или работал или лежал без сил.

– Что с вами?
– спросила Марина.
– Вам все еще плохо?

Степанов посмотрел на нее с нежностью, которая казалась несовместимой с топорными чертами его лица:

– Плохо, Мариночка?
– Он всегда называл ее только "доктор".
– Какие глупости! Мне - и вдруг плохо!

На передовой начали рваться снаряды. Канонада постепенно усиливалась. Степанов встал, зачерпнул из ведра кружку холодной воды и, наклонившись, вылил ее себе на голову.

– Ну, доктор, пойдемте! Скоро привезут раненых. Сегодня ассистировать буду я вам. Да, да! Даже в самых серьезных случаях. А то хватит меня кондрашка... Что тогда будете делать? Привыкайте, нечего лодырничать!

5. ТЫ - КОММУНИСТ!

Земсков составлял разведсводку по данным наблюдателей дивизионов. Он удобно расположился в ложбинке, поросшей густой травой, у самой траншеи, ведущей с полкового КП на рацию. В последнее время ему редко приходилось бывать на передовой. Оставшись без помощника

по оперативной части, Будаков переложил много дел на плечи Земскова. Андрей скрепя сердце покорился.

День выдался не очень жаркий. Утром налетали самолеты, потом все успокоилось. С переднего края доносилась винтовочная перестрелка. Изредка хлопал миномет. Земсков нанес на планшет огневые точки, обнаруженные накануне группой Бодрова, спрятал карандаши в полевую сумку и подложил ее себе под голову. По склону холма кто-то подымался. Земсков повернул голову:

– Людмила!

Она перепрыгнула через узкую траншею и села на траву рядом с Земсковым. Девушка была тщательно причесана, что с ней случалось не всегда. Земсков, конечно, не заметил этого, но он видел, что Людмила волнуется.

После многомесячного перерыва они встречались мельком раза три, но так и не успели поговорить как следует. Когда Людмила самовольно приехала на передовую, ее не отправили обратно только потому, что не было попутной машины. Яновский отчитал девушку и послал ее во второй дивизион на место раненого радиста. Несколько раз она приходила на КП полка, но поговорить с Земсковым ей не удавалось - он либо отсутствовал, либо занимался срочными делами. Только теперь Людмила оказалась с ним наедине.

– Как странно, - сказала она, - я не видела тебя чуть ли не полгода, а сейчас кажется будто вчера. И говорить нечего...

– Зачем ты уехала тогда в армию?

– Ты не понимаешь?
– Она пристально всматривалась в черты его лица. А ты изменился. Стал не то старше, не то злее. Наверно, ни разу не вспомнил обо мне?

"Зачем она это говорит?
– подумал Земсков.
– Просто женское кокетство". Ему не хотелось разрешать сейчас старый вопрос о том, как относится к нему Людмила. "Вот обнять бы ее сейчас, прижать к себе... Зачем усложнять жизнь, когда неизвестно, сколько она продлится еще - год, месяц, может быть минуту. А Володя Сомин? Он тоже любит ее. Надо поговорить начистоту, раз представился случай". Земсков подвинулся ближе к Людмиле, оперся рукой о землю. Людмила положила ладонь на его руку. Он вздрогнул. Девушка засмеялась:

– Ты что, испугался?

– Капитан Земсков!
– позвали из блиндажа.

– Я сейчас, - сказал он уже на ходу, - подожди меня, Людмила.

Людмила ждала долго. Земсков разговаривал по телефону с разведотделом штаба дивизии. Потом на КП прошел Будаков. Людмила легла плашмя в траву, чтобы он ее не заметил. Начищенный до зеркального блеска сапог мелькнул в двух шагах на уровне ее глаз.

Из блиндажа доносились громкие голоса. Через некоторое время вышло сразу несколько человек.

– Где будем проводить партбюро?
– спросил Яновский.

Замполит Николаева Барановский временно выполнял обязанности секретаря парткомиссии. Он ответил:

– Я думаю, здесь рядом, за траншеей.

Людмила встала на колени и, крадучись, как разведчик, начала спускаться по противоположному склону холма. Кто-то поднимался ей навстречу. Девушка прижалась к земле. Под ее рукой хрустнула ветка, и тут же она услышала слабый щелчок предохранителя пистолета. Пришлось встать. В двух шагах стоял Сомин с парабеллумом в руке. Оба рассмеялись.