Флаг на грот-мачте
Шрифт:
– Не знаю, – сказала Маша. – Ты, например, Эрну.
Никита вытаращил глаза.
– А про Эрну откуда знаешь?
– Я про тебя, Никита, все знаю, – сказала тихо Маша, наклонив голову и ковыряя носком тапка щель в чистых половицах. – И что ты в цирке работал… И как в бойскаутах был… И как к этой задаваке на день рождения ходил…
Пораженный Никита не успел ничего сказать.
Открылась дверь, и докторша вывела повеселевшего Сережку. Рука у него была заново забинтована и висела у груди на марлевой петле.
– Получайте вашего
Обратно шли галсами, ловя ветер. Через час стал виден знакомый косогор и черный косой корпус «Святителя Михаила». Никита ловко загнал катер в устье. Маша спустила парус. Еще минут двадцать толкали баграми на место постоянной стоянки.
– Вылазь, приехали! – наконец весело сказал Никита.
Все звенья уже собрались к лагерю – приближалось время обеда. Встречать их на берег высыпал весь отряд. Когда улеглись крики и суета, Карпа тронул Никиту за рукав:
– А «Эсмеральда»-то, – сказал он грустно, – опять у причала стоит… Опять прозевали.
Вечером этого суматошного дня, когда они все трое, как обычно, залегли под камнем над обрывом, с «макарки» сошел Володя. Он вскарабкался к ним и сказал:
– А тебе письмо, Никита.
– От кого это? – удивился Никита. – От отца, что ли?
– Не знаю от кого. Знаю только, что не от отца, – сказал Володя, улыбнувшись. – Девчонка какая-то подошла у клуба. Спрашивает так вежливо: «Вы не в пионерский лагерь едете?» Я говорю: «В пионерский». – «Не будете ли вы так любезны передать письмо звеньевому Никите Лепехину». Я говорю: «Буду любезен». Она и передала. И книксен сделала.
– Чего сделала? – спросил Ленька подозрительно.
– Ну присела, как раньше барышни делали. Симпатичная…
– Эрна, – сказал Ленька уверенно.
Никита взял письмо дрогнувшей рукой.
«Здравствуй, Никита!
Я пишу, чтобы попрощаться с тобой, потому что мы сегодня ночью уезжаем. Насовсем. Сначала на пароходе в Мурманск, а потом еще дальше. Я не могла прийти в сквер, как мы договорились, потому что заболела. Извини!
Никита, я желаю тебе счастья.
Прощай. Эрна».
– Ты что? – спросил Карпа, забеспокоившись.
– Мне в город надо, ребята. Сейчас! – забормотал Никита. – Мне надо…
– Да зачем? Что случилось-то? – закричали Карпа с Ленькой.
– Она уезжает, – сказала Никита. – Насовсем! Сегодня ночью…
Володя посмотрел на растерянное лицо Никиты и все понял.
– Вот тебе на билет, – сказал он, вынул деньги. – Дуй на «макарку». Еще успеешь.
Никита схватил деньги и кубарем скатился вниз.
– Стой! Никита, стой! – закричал вдруг Володя, свешиваясь над обрывом.
Никита остановился и задрал вверх голову.
– Когда, там сказано, она уезжает, в письме? – спросил Володя.
– Сегодня. Написано, сегодня ночью.
– Не надо
Никита сначала ничего не мог сообразить. А потом наконец понял. Это было вчера! Вчера ночью Эрна уехала. И ее больше нет.
Он посмотрел, как молодой матрос в рваной тельняшке убирает с причала сходни. «Макарка» отваливал от берега. Потом Никита начал медленно карабкаться обратно. Ленька протянул ему руку и втащил наверх.
– Пошли-ка в лагерь. Уже поздно, – сказал Володя и положил ему ладонь на плечо.
Глава 29
В эту ночь Никита долго не мог заснуть. Все вокруг давно уже спали, а он все лежал на спине с открытыми глазами и смотрел в матерчатый покатый потолок. Полная луна стояла прямо над палаткой. От ее света ткань отсвечивала голубым, на ней дрожали тени сосновых ветвей. С соседних коек доносилось разнотонное сопение и чмоканье. Кто-то ворочался в темноте и бормотал непонятное.
«Все спят, – думал Никита. – Один я не сплю. Небось во всем лагере. И чего это мне не спится?.. Я в палатке лежу, в потолок гляжу… Над палаткой луна, а вокруг тишина…»
Все ребята спят,
Я один не сплю.
Я в палатке лежу,
В потолок гляжу.
Над палаткой луна,
Кругом сосны стоят.
А вокруг тишина.
Все ребята спят…
«Да это же стихи! – подумал Никита. – Надо же, сам придумал!»
Никита еще немножко поворочался на узкой койке, а потом все-таки заснул. И ему приснился сон.
Играет музыка. Гордо и смело стоит Никита на узкой площадке высоко-высоко над ареной. Светлое ее кольцо отсюда кажется бледным пятном, чуть побольше блюдца. А вокруг блюдца расширяющимися кольцами застыли бледные пятнышки лиц. Они в темноте, освещена только арена и Никита над ней, но оттуда доносится непрекращающееся движение, дыхание, шелест. На Никиту направлены два самых сильных прожектора. В их режущем свете серебристый костюм его пускает ярких зайчиков.
Никита уже приготовился. Он привычно проводит рукой по поясу, проверяя крепление карабина лонжи к кожаному широкому ремню, и поднимает правую руку. Он бросает взгляд вниз, где у правого занавеса на страховке стоит Щуль и неотрывно смотрит на Никиту. Щуль кивает: «Пошел!»
Музыка замирает на несколько секунд. Затихает движение в публике, будто там, внизу, перестали дышать. Барабан начинает бить тревожную дробь. Все громче и быстрее. С противоположной стороны купола плавно летит к Никите трапеция. Никита ловит ее гриф поднятой рукой, удобнее прилаживает на нем ладони, крепче сжимает их и отталкивается от площадки обеими ногами.