Флагелляция в светской жизни
Шрифт:
— Хватит! Пожалуйста, мамочка, перестань, больно!
Но тётя не останавливалась, и Дэни оставалось только ловить ртом воздух и глотать слёзы.
Теперь она плакала монотонно. Шлёп.
— Оооуууууууу!
Шлёп, шлёп.
— Ааааййййййййй! — заорала она во всю глотку. На двенадцатом ударе тётя остановилась. Но она все ещё держала Дэни вверх попой, хотя сама уселась где-то вне моего обзора.
Я был чрезвычайно возбуждён, глядя на свою кузину, согнувшуюся, повернутую попкой в мою сторону. Я не мог наглядеться на её икры, её бедра,
Смущённый и возбуждённый, я выкрался наружу через заднюю дверь. Моя жизнь изменилась навсегда.
Порка любимой в субботу
В этот день я просыпаюсь первым. Меня даже не тянет поваляться подольше, и я легко встаю, поцеловав тебя в висок, пока ты сворачиваешься клубочком в опустевшей постели. Жужжит кофемолка, и по квартире разносится запах свежесмолотого кофе. Если уж и это тебя не разбудит — тогда я не знаю…
На подносе две дымящиеся чашки и два высоких стакана с соком. А ты еще спишь! Я не Станиславский, но — «не верю»! Ну, ладно-ладно… понимаю. Тебе-то это утро сулит далеко не только кофе в постель. «Доброе утро, солнце мое. Пора вставать». Поставив поднос на столик, я целую тебя, глубоко проникая в мягкие губы. Ты приподнимаешься — и в твоих движениях совершенно не заметно заспанности, что еще раз подтверждает мои предположения. Пока мы поочередно прихлебываем то холодный сок, то горячий кофе я треплю тебя за ухом: «Вставайте, графиня, Вас ждут великие дела».
— Дааа… знаю-знаю, какие такие «дела» меня сейчас дождутся — с вечера замоченные? — Лукаво усмехаясь, тянешь ты.
— Так ведь суббота, мадам.
— И кто только эту субботу выдумал! — Возмущаешься ты.
— Кто, кто — предки выдумали, им и кланяйся. Святой день.
— Это у кого это он святой? — ты искусно тянешь время.
— Как это у кого?!! А субботник откуда?
Но шутки смехом, а я все-таки вытягиваю тебя из постели.
— Только, чур — в душ вместе! — Кто бы спорил… Рыба, она рыба и есть.
Ага, а вот провоцировать меня не надо! Время еще не пришло.
В душ вместе — а вылезать порознь. Пока ты тщательно вытираешься, я приношу из спальни на кухню вазу с торчащими из нее прутиками.
Ты входишь на кухню. Обнаженная, скромно потупившись. На середине кухни — классическая деревянная скамья, и рядом с ней ваза с розгами. Вздыхаешь.
— Я готова.
— Как видишь, я тоже.
— Только, пожалуйста, не очень… я ведь хорошая девочка, — уговариваешь ты меня, опускаясь на колени.
— Хорошая, точно. А всю неделю как себя вела?
— Замечательно! — Возмущенно вскидываешься ты. — Просто как паинька! Как пчёлк-труженик! Да меня, если хочешь знать, вообще пороть не за что!
Я добросовестно (еще бы!) вспоминаю. Вроде, правда — грехов на тебе как-то не числится…
— Ну, не за что — вот и замечательно. Сейчас только напомним, как ведет себя хорошая девочка — чтоб еще на недельку хватило.
— Нууу… десяточка, наверное, хватит, — задумчиво-просительно произносишь ты.
— Десяточек… — теперь моя очередь задуматься. — Как-то очень кругло. Юбилейно даже, я бы сказал. Давай дюжину?
— Ага… — выдыхаешь ты. — Ну, давай.
Протянув руку, благо ваза недалеко, ты достаешь три прута и протягиваешь мне.
— Высеки меня, пожалуйста, чтобы я не забывала, как надо себя вести, и всегда-всегда была хорошей девочкой.
В этот момент, когда тягостные переговоры уже закончены, голос у тебя становится облегченно-звонкий, почти счастливый. Приняв из твоих протянутых ко мне ладоней розги, я помогаю тебе подняться с колен.
Напутственный поцелуй…
— Ну, ложись.
— О-о-а-х! — От первого удара ты охаешь, как будто окунувшись в холодную воду.
— Больно!! — Это уже третий. Перед вторым ты успеваешь сосредоточиться и перенести его молча.
— Ну да? — Ехидничаю я. — Только начали, а уже больно?
— Ааай.
Пока я перехожу на другую сторону скамьи, ты успеваешь быстро-быстро произнести, как заклинание: «я буду хорошая, (всхлип) я буду слушаться».
— Это хорошо.
— Ой!!!
— Это просто замечательно!
— Аааай.
— А вот это — чтобы ты не забыла своих обещаний.
— Фффффффф….. — шипишь ты, восхитительно дергая ножками. — Забуудешь тут, как же!!!
— Так на неделю же вперед…
— Ааау. Ууааау! — И попа крутится. — Ыыыыыы…
— Ну вот и все, а ты боялась. Даже платье не помялось.
— Агаааа… — подвываешь ты, — еще было бы, чему мяться…
М-да. Мятый костюм Евы — это было бы нечто. Хотя выглаживать тебя мне все равно придется. Парадокс?
Поднимаю свою бедненькую высеченную девочку, сцеловываю слезинки.
— Ну, вот. А теперь посмакуй. В углу. — Мягко подталкиваю я тебя к месту твоего временного проживания. — А через пять минут — оладьи. С яблоками!
— Даа… — хнычешь ты из угла, — выдрал, а теперь оладьями подлизываться будешь?
— Во-первых, мне очень интересно, как это можно «подлизываться оладьями»? А во-вторых… Разговорчики в строю! Точнее — в углу.
Нет, честное слово, этот колорит добавляет оладьям и вкус и аромат. Ссыпаю со сковородки в тарелку первую порцию, и иду за халатом. Накидываю его на тебя и торжественно вывожу из угла: «Кушать подано, садитесь жрать, пожалуйста».
Ты аккуратно усаживаешься на деревянный стул. Я улыбаюсь.
— Ах, ты!.. Всыпал ни в чем не виноватой девушке, да еще издеваешься!!!
— Не издеваюсь. Извини, но на мягкое тебя посадить не получится — у меня вторая порция оладьев на сковородке.
— Мммм. Вкусно…
Пару минут мы уплетаем горячие оладьи с новой порцией свежего кофе. Оладьи тают на глазах. Плохие оладьи — нестойкие.
Так. Щаас… Снимаю с огня сковородку, сажусь, поглаживаю колени.
— Можешь пересаживаться на мягкое.