Флагелляция в светской жизни
Шрифт:
Мама поблагодарила за её поддержку и сказала, что всё-таки отвезёт меня домой, потому что меня ждёт «свидание со щёткой для волос». Миссис Вент тут же вышла из кухни и через секунду вернулась с большой овальной деревянной щёткой для волос. Она уверила маму, что эта щётка отлично нагревает попы её дочек, причём довольно регулярно, и должна оказаться такой же эффективной с моей. Женщины переглянулись, и мама взяла щётку из рук миссис Вент.
Мама повернулась ко мне и ледяным тоном спросила, что мне больше нравится: тихо вернуться домой и быть отшлёпанным в домашней обстановке или получить по попе прямо там. Со злостью в голосе
Минуту спустя я убедился, что в 14 я был еще не такой взрослый, как хотелось бы. Меня схватили и силком уложили к маме на колени, стянули с меня штаны, и мою голую попу мама нещадно шлёпала щёткой для волос миссис Вент.
Хуже того, минуты через четыре, когда я уже забыл, что я якобы взрослый, меня поставили в угол (трусы так и оставались на уровне лодыжек) как малыша, и мама объявила следующую статью моего приговора: мне предстояло выступить «на бис» — получить по голой попе на этот раз от миссис Вент — как только «моя попа немного остынет».
Когда я, ревя, стал угрожать, что буду сопротивляться, мама злым тоном пообещала, что в таком случае я получу ремня от отца, причём не только этим вечером, но и каждым вечером всей следующей недели. Конечно же, я сдался, и через полчаса я открыл для себя то, что Лиза и Тамми так хорошо знали, — что их мама не уступит моей в умении пользоваться щёткой для волос.
Хотя это была последняя моя взбучка от двух женщин сразу, это было не последнее шлёпанье — они продолжались почти до моих 16 лет, хотя и становились всё реже, по мере того как я начинал вести себя взрослее, а не только притворяться взрослым.
Ах, да! Выяснилось, что Лиза и Тамми Вент вернулись домой в самый неподходящий момент и наблюдали оба моих шлёпанья через окно на кухне. А раз они это увидели, то вскоре вся ребятня в округе хохотала над тем, что Скотти, так активно корчащий из себя взрослого, до сих пор получает по голой попе.
И уж конечно в последующие дни я был самым настоящим пай-мальчиком!
Порка ремнём или как меня наказывала мама
Порка мамаЧаще всего мне доставалось просто рукой — два раза или четыре, всегда почему-то четное количество шлепков. А вот для более основательных наказаний мама использовала ремень. Точнее, пять разных ремней. Даже сейчас, спустя много лет, я не спутал бы их ни с какими другими.
Один ремешок был мой собственный — тяжелый и узкий, из черного кожзаменителя. Если мама порола им, бывало очень больно.
Еще два — узкие лакированные пояса от маминых платьев. Один из них был мягким, и наказание им было чисто символическим. Зато другой, тонкий, но, увы, гибкий и тяжелый, по телу хлестал очень чувствительно.
Четвертый ремень тоже принадлежал маме: широкий, кожаный с металлическими украшениями. Мама его считала очень грозным орудием, но только раза два использовала для порки. На самом деле, боль он причинял несильную, больше шума. Разумеется, если бы мне всыпали внешней поверхностью, с металлом, то вмиг разодрали бы всю кожу. Но мама, естественно, порола меня только внутренней стороной, без железяк. Последний ремень вообще использовался только для порки. Его никто не носил, и висел он не с другими ремнями, а в кладовке. Это был старый кожаный ремень с поблекшей пряжкой. Не помню, откуда он взялся.
Если мне случалось серьезно провиниться, мама
После этого мама брала меня за руку и вела к шкафу или к кладовке, откуда брала ремень. Иногда же она брала ремень и подходила ко мне сама. Ремень она держала в левой руке. Случалось, что перед поркой мама на час ставила меня в угол и вешала на спинку стула ремень, чтобы я смотрел на него и думал о предстоящей порке. Но чаще она сразу молча подводила меня за руку к софе. Тут были варианты — она или сама снимала с меня штаны, или приказывала мне снять их. Во втором случае предстояло всегда более суровое наказание.
Чаще всего я послушно снимал штаны и говорил: наказывай, только не очень больно. Иногда отказывался, и тогда мама меня обхватывала левой рукой с ремнем, а правой сдергивала штаны, а затем и трусы.
Затем мама говорила, чтобы я лег. Я покорно укладывался на живот, но мама всегда при этом держала меня за плечи, помогая лечь. Потом она задирала мне рубашку с майкой, так что зад становился вовсе голым. Мама складывала ремень вдвое. Пряжкой она не била — пряжкой меня в четырехлетнем возрасте вытянула пару раз бабушка, когда я ее зимой на балконе запер.
Мама левой рукой брала мою правую руку, клала ее на спину пониже лопаток и наваливалась на меня всем своим весом. И порка начиналась.
Первый удар всегда был болезненным. До сих пор помню, как неожиданно вспыхивала в заду жгучая боль, когда ремень опускался с негромким свистом на мои ягодицы, издавая сухой шлепок (или звучный — это зависело от ширины ремня). А потом следовал второй удар, третий. Зад прямо обжигала боль. Где-то после пятого шлепка она уже не отпускала, так и пульсировала, то ослабевая, то вспыхивая с новой силой после удара.
Количество ударов оговаривалось крайне редко. Как правило, мама била без счета. В среднем получалось ударов 5-10. За более серьезные проступки — 20–25. За самые крупные я получал где-то 40–50. Но это было раза два-три, не больше.
Иногда я сразу начинал плакать, иногда умолял о прощении. Случалось, пробовал протестовать. Как правило, после пятого удара я ревмя ревел, извиваясь от боли. Хотя вначале решал сдерживать слезы, и какое-то время старался не вскрикивать. Но потом все равно начинал плакать — скорее от обиды, чем от боли, Но боль брала свое в конце концов. Я начинал дергаться, извиваться всем телом, вихлять наказываемым местом. Мама наваливалась на меня левой рукой еще сильнее, а я ревел, дрыгал ногами, барахтался, высовывал язык, закусывал губы и начинал отчаянно верещать при каждом ударе: ой, не буду, ой, больно, ой, прости, не надо больше! И называл маму мамулей, мамулечкой, мамусей, перебирая все возможные ласковые обращения к ней.