Флакон чувств
Шрифт:
– Присаживайся, дорогуша. Кофе, чай, что-нибудь покрепче?
– Кофе.
Раймс поставил кипятиться чайник и вытащил из шкафчика две чашки с банкой заварного кофе. Говорить он начал только тогда, когда черный горячий напиток задымился в чашках.
– Эбигейл, я даже волнуюсь, представляешь? – По его виду и не скажешь.
– Нет.
– А ведь это так. Такое ощущение, будто земля вот-вот из-под ног уйдет. Это все из-за… – Закончить он не смог, сбился, грея ладони о горячую чашку.
– Из-за чувства, будто вот-вот разом добьетесь всего великого, что пьянит?
– Как нельзя точно,
– Мистер Раймс, советую усмирить его, оно крайне опасно…
Раймс сделал внушительный глоток, затем уставился на Эбигейл с самым серьезным видом, какой только умел нацеплять на лицо. Что-то по-юношески мечтательное пробивалось юными волосками на его щеках…
– Любовь. Какое сильное светлое чувство. Знала бы ты, как я из-за своей первой любви долго убивался, аж шрамы остались. А у него… В тридцать лет вновь испытать девственные чувства. М-да, – задумчиво промычал тот, обращая взор к потолку, словно на том размазана карта звездного неба, – не чудо ли полюбить вновь, в первый раз? Да я бы дьяволу душу продал бы, чтобы вернуть первую любовь, чтобы испытать все заново… А впрочем, что мы вообще можем говорить о любви? – Вздохнул Раймс.
Откровения прошли мимо ушей Эбигейл:
– Если я его сестра, то кто же тогда станет его любовницей? Вы уже подобрали актрису?
– Ну разумеется. Часть денег аж вперед потребовала.
– Она проститутка?
– Упустим ее профессию. Для него она должна стать возлюбленным божеством, смыслом жизни…
– Проститутка на сцене… То ли смеяться, то ли…
– Эбигейл, мне наплевать, кто играет на сцене, мне важен только результат. Этот эксперимент часть моей жизни, и как раз путем планирования, театральных постановок, мы и сможем добиться результатов. Кстати, эта дамочка будет очень похожа на его бывшую жену, твоя задача: проследить, чтобы все прошло успешно и, конечно же, контролировать каждое его действие…
– Мистер…
– Только давай без этих формальностей, – Раймс устало откинулся на спинку кресла, прикрывая очи ладонью, – ты ведь мое доверенное лицо… Просто Джеймс.
– Джеймс, позвольте мне…
– Хочешь быть марионеткой? – Девушка кротко кивнула. – Одумайся, черт возьми! У тебя впереди целая жизнь, а эта… Этот мужчина, да кто он такой? Он заранее обречен.
– Мы все обречены. Гарантировано.
Тупой стержень простого карандаша, хрустнув, сломался, оставив уродливую точку в записной книжке со светло-коричневыми листами. Раймс улыбнулся и, смягчившись, добродушно спросил:
– Почему ты хочешь возиться с ним?
– Ну, я не могу так откровенно…
– Это еще почему? – Усмехнулся тот, явно наращивая любопытство.
– Ну, это та часть личного… Почти что интимная…
Резкий хлопок по столу обрубил: дальше доктор Раймс слушать не собирался.
– Испортишь всю игру – сотру тебе память во благо науки лично, понятно?
Девушка замолчала, от чашки с недопитым кофе струился пар. Эбигейл понурила голову, может, скрывая слезинку, предательски вырвавшуюся из глаз. Руки она сложила на коленях, подобно прилежной школьнице, вызванной к директору из-за злосчастных одноклассников, которые свалили правдоподобно всю вину на худенькую хорошистку из неблагополучной семьи.
– Понятно? – Повысил голос тот.
В
– Хорошо, пока вы будете развлекаться, я подумаю над следующими актами.
– А кто тогда заменит сестру?
В раздумье Раймс промычал, посмотрел время на наручных часах так, будто хвастался ими.
– Пускай она не может приехать, или… Тебя приняли за его сестру. И вот что, когда выпишем, размести его в гостинице, а затем пригласи перебраться к тебе, вы должны быть идеальной парой, которой суждено распасться. Можешь идти.
Она задвинула стул, кофе оставила недопитым.
– Нет, подожди!
– Да?
Он подошел к ней вплотную. Дорогие духи невидимыми лапками охватили ее тонкий носик. Он подошел к девушке настолько близко, что еще бы один шаг оттолкнул бы девушку грудью.
– Будет тухнуть, подмешай ему в чай или куда-нибудь чуть-чуть этого.
Раймс открыто вложил в руку девушки маленький пакетик с белым порошком – та стыдливо покраснела, затряслась, словно ее вот-вот схватят шпионы с поличным, хотя никого, кроме них, в кабинете более не было.
– Взглянуть на результат хочешь?
Спрятав пакетик в левый кармашек платья, Эбигейл боязливо кивнула – Раймс подозвал ее к себе жестом и пододвинул на край стола деревянную шкатулку. От плотного тела врача, закутанного в тонкую медицинскую форму, струился жар. В шкатулке, как выяснилось, томился флакон с яркой жидкостью, что под освещением переливалась от желтого к оранжевому и наоборот. Ее сияние уподоблялось сиянию путеводной звезды, что способна провести, испуская слабый свет, сквозь кромешную темноту… Раймс зажал флакон между указательным и большим пальцами, явно не предлагая девушке взять его в руки – настолько он не доверял посторонними, даже тем, кому поручил целого человека.
– Что это? – Спрашивала Эбигейл, не вытаскивая руки из кармана.
– Это прошлая жизнь нашего пациента. Здесь все его воспоминания. От рождения, до последних минут. Но они не понадобятся. Мне новые, сильные потрясение, что после обратятся в точно такую же жидкость, а эту… Пока что оставим.
Он быстро спрятал флакон обратно в шкатулку. Навис над столом как над павшей жертвой. Когда Раймс опирался о стол руками, тот протяжно заскрипел…
– И запомните, – почти что отцовский тон слишком быстро переменился на суровый, холодный, – он ни при каких обстоятельствах не должен узнать об опыте, ясно?
– Да.
– И вот еще, стихи передала ему ты, теперь иди.
2
Легкий стук. Такой, что вовсе не потревожит, но предупредит. Девушка просунула голову в приоткрытую дверь: больной с нетерпением ожидающего любого происшествия приковал взгляд к желанному и временно недоступному выходу.
Она вошла скромной походкой, будто неуверенная девушка, жутко стесняясь и боясь, заходит в кабинет к начальнику на собеседование. Дверь за спиной хлопнула – Эбигейл вздрогнула, испугавшись. Человек с перевязанной головой, улыбаясь пугливости, с минуту молча таращил глаза. Любой вошедший казался ему диковинкой, непонятным существом, наделенным способностью путать во лжи или проливать истину, черт его разберет, где есть правда.