Флакон чувств
Шрифт:
Моментальный переход от эмоции к эмоции, будто переключение передач машины: только что горел ненавистью, сотрясая топотом комнату, а теперь маленький ребенок, ткнутый носом в собственную злобу, зарыдал, испугавшись проявления собственной озлобленности.
Воздух в номере вытеснила зажимающая нос духота. Помещение будто бы пропиталось пылью, что витала повсюду и комками забивала ноздри, однако комната, как уверяли администраторы, убиралась утром.
– Откройте окошко, пожалуйста.
Он распахнул окно настежь – из темнеющей улицы, впрочем, свет на ней все еще лежал в изобилии, в комнату вспорхнул мотылек, ведомый мизерным желанием или смыслом жизни
– Счастье чувствовать, – начал тот, устало присев на кровать рядом с девушкой, – что ты не один в этом мире, что есть еще, как минимум, одна какая-нибудь жизнь в пределах этих четырех стен, которая борется и не сдается, настойчиво идет к концу, будь то мотылек или затаившийся убийца. Каждый преследует неведомую цель: какую – никому не понять, даже тем, кто их преследует. Мы зародились из неведомо чего – из какого взрыва, из какой пустоты? – и для неведомо чего, мы сами конструируем смысл, потому как только в том есть не бездумное порхание вокруг лампочки-солнца. Эбигейл, ради чего я настырно боролся? Бился о лампочки, обжигался и взлетал вновь? Но ты не знаешь, можешь не отвечать…
– Но я могу рассказать тебе о собственных целях. Тебе на долю выпала огромная возможность начать жизнь с начала. Взять за те дела, за которые не мог тогда, потому что…
– А я не считаю свое горе благодатью. Да кто я теперь?
Он поднялся. На кровати сохранилась небольшая вмятина. Покрывало измялось. Громкие шаги возобновились.
– Нет! Это просто невозможно! – Вновь спохватился тот, театрально выдирая короткие волосы из головы и принимаясь расхаживать подобно изголодавшейся большой кошке, запертой в клетке. – Я ненавижу его! Ненавижу! Как можно было перепутать непойми кого с родной…
– Но я же не виновата в этой ошибке! – Неожиданно вспылила Эбигейл приподнявшись. Однако, ярость ее в мгновение перешла в стыдливость.
Порыв женской злобы прервал Эдмунда, тот посмотрел на девушку со стороны так, будто тому нагло врали в лицо, надеясь хоть так спасти дряхлую шкурку подлеца.
– Да кто вы вообще такая? – Возмущенно прошипел тот.
– Вы хотели со мной познакомиться.
– Господи, да что вы заладили одно и тоже? Сломанный граммофон. Выдайте уже что-то новенькое!
– Вы мне не безразличны. Мне кажется, что я могу вам помочь, хотя бы на первых порах.
– Ну, хоть что-то, уже лучше.
Он, обессиленно плюхнулся на кровать рядом с девушкой так, что та чуть-чуть подскочила. Предчувствуя приближающуюся к точке кипения мужскую злобу, Эбигейл побледнела настолько, что, если бы ее лицо покрыли бы черными точками, то кожа ее запросто сошла бы за космос, только неправильный, перевернутый вверх дном, в котором звезды испускают мрак, борющийся с пространством цвета молока. Она мысленно уверяла себя в собственной безопасности, зная, что ничему плохому случится не под силу, что приспешник кровожадного гения только она. Когда-то она делились с подружкой-коллегой собственными выводами: человеческое существо тяжело предсказуемо – всплески неконтролируемой агрессии способны разрушительной волной задеть невиновных окружающих. Ярость застилает взор омерзительной блевотой, от которой только сильнее тошнит, и не обладает ни каплей человечности. Она возникает в виде защиты,
Пересилив страх, Эбигейл подняла опущенную голову: рядом, справа, буквально в нескольких дециметрах, сидел мужчина, – чистое полотно – из которого она могла создать романтика, о котором мечтает с детства каждая девушка до столкновений с первыми разочарованиями, однако мозг не покидала одна истина: чем больше она вкладывает собственных идеализированных качеств в эту мужскую голову, тем сильнее у нее самой же будет развиваться материнские чувства, которые затем же и передавят ей горло ногой. Чувство превосходства, доминирования безудержно прогрессирует во время воспитания, выталкивая пинком, к чертикам, истинную любовь между мужчиной и женщиной, которые окрашивают свои черно-белые поля души в краски тесной близости тел ночью или ранним утром, когда солнышко первыми лучами ласкающе заглядывает в окно и нагло распускает светлые щупальца по одеялам, подушкам и коже, тормоша сладкий сон, из которого не хочется выбираться.
Она признала в подопытном того самого мальчишку из полузабытого детства, в которого однажды влюбилась, и с каждой секундой все больше и больше уверяла себя в том, чтобы через время ужиться с той мыслью и по-настоящему признать его, позабыв о предшествующих сомнениях.
– Надо проветриться. Мне нужен свежий воздух.
Внезапно затихший голос буквально вырвал девушку из раздумий, которые кружили облачком, огораживая от любых колебаний внешнего мира.
– Можем провести вечер в кафе.
– Том самом?
– И в том самом тоже.
С трагичным равнодушием ответила та, отчего-то начиная ненавидеть то самое кафе, ставшее отправной для потерявшегося среди ушедшего времени мужчины.
– Я хочу гулять ночью.
– Ночью?
– Да, у Ремарка все ночью гуляют.
– Может, как-нибудь в другой раз? Сегодня я очень устала.
– Зачем тогда выходить на прогулку сейчас?
– Чтобы проветриться и через часа два-три окончательно устать.
– А у Ремарка и в одиночестве гуляют.
Он решительно поднялся, накинул пиджак, грубо расстегнул, чуть не оторвав, верхнюю пуговицу рубашки, словно затихший за спиной призрак сжимал горло, а Эдмунд из последних задыхающихся попыток сумел разорвать удушающую петлю. Эбигейл вскочила следом.
– Но вы же ничего не помните. А вдруг потеряетесь? Или еще что-нибудь жуткое случится.
– Хорошо, в другой раз. Идемте скорее, не могу в номере торчать. Только свет не выключайте! – Предупредил тот, выходя первым.
– Это почему же?
– У Ремарка, уходя, герои не выключают свет.
Удивившись, девушка мысленно принялась ненавидеть те скудные модели поведения и привычки, перенятые Флоренсом из книги. Читать она любила, но подражание напечатанному не выносила. Видя безумных фанатиков, превращающих искусство в повседневную дешевую безделушку, она оценивала их как шутов, не умеющих обращаться с серьезностью, хоть и не понимала, что из того формируется какая-никакая пестрота общества. Впрочем, умение выделяться, считала та, складывается из бесконечного множества всевозможных навыков, но не от подражания одному единственному образу.