Фламандская доска

Перес-Реверте Артуро

Хулия, чувствуя себя неловко под его внимательным взглядом, постаралась закончить поскорее. Прикрыв обработанный участок куском вощеной бумаги, она положила сверху мешочек с песком, следя за тем, чтобы он плотно прилегал к поверхности картины. Потом, вытерев руки об испачканный разноцветными пятнами краски халат, взяла из пепельницы еще дымившуюся сигарету, успевшую наполовину обратиться в пепел.

— Просто чудо, — сказал Монтегрифо, кивком указывая на картину. — Начало четырнадцатого века, не так ли? Маэстро ди Буонинсеньи, если не ошибаюсь.

— Да. Музей приобрел этот триптих несколько месяцев назад. — Хулия критическим взглядом окинула свою работу. — У меня были кое-какие

проблемы с золотой стружкой, которой отделан плащ Богородицы: местами она отлетела.

Монтегрифо наклонился над триптихом, изучая его с пристальным вниманием профессионала.

— В любом случае вы великолепно справились с работой, — заключил он, закончив осмотр. — Впрочем, как всегда.

— Спасибо.

Аукционист бросил на Хулию взгляд, исполненный грустной симпатии.

— Хотя, конечно, — проговорил он, — его не сравнить с нашей дорогой фламандской доской…

— Да, разумеется. При всем, моем уважении к Дуччо.

Они обменялись улыбкой. Монтегрифо коснулся кончиками пальцев прямо-таки сияющих белизной манжет рубашки, удостоверяясь, что они выступают из-под рукавов темно-синего двубортного пиджака ровно на три сантиметра: именно на столько, сколько необходимо, чтобы должным образом просматривались золотые запонки с инициалами владельца. Остальное его облачение составляли серые, безукоризненно заутюженные брюки и начищенные до зеркального блеска — несмотря на дождливую погоду — черные итальянские ботинки.

— Есть что-нибудь новое о ван Гюйсе? — спросила девушка.

Монтегрифо придал своему лицу выражение изящной печали.

— К великому сожалению, нет. — Хотя пол мастерской был усыпан опилками, обрывками бумаги и заляпан пятнами краски, он аккуратно стряхнул пепел с сигареты в пепельницу. — Но мы поддерживаем связь с полицией… Семья Бельмонте передала мне все дела, связанные с этим. — Теперь на его лице нарисовалось одобрение подобной рассудительности и одновременно сожаление, что владельцы картины не проявили ее раньше. — А самое парадоксальное во всей этой истории, Хулия, знаете, что? Если удастся разыскать «Игру в шахматы», вследствие всех известных вам прискорбных событий ее цена взлетит до космических высот…

— В этом я не сомневаюсь. Но вы же сами сказали: если ее удастся разыскать.

— Я вижу, вы не слишком-то оптимистично настроены.

— После всего того, что произошло за последние дни, у меня нет причин для оптимизма.

— Я вас понимаю. Но я надеюсь на полицию… Или на удачу. А если нам посчастливится вернуть картину и выставить ее на аукцион, это будет Событие с большой буквы, уверяю вас. — Он улыбнулся так, словно в кармане у него лежал какой-то чудесный подарок. — Вы читали «Искусство и антиквариат»? Он посвятил этой истории пять полос с цветными фотографиями. Нам без конца звонят журналисты, пишущие об искусстве. А «Файнэншл тайм» на следующей неделе опубликует большой репортаж… Разумеется, некоторые из журналистов просят устроить им встречу с вами.

— Я не хочу никаких интервью.

— И очень жаль, если вы позволите мне высказать свое мнение. Ваши заработки зависят от того, насколько высок ваш престиж. А реклама способствует повышению профессионального престижа…

— Но только не такая. В конце концов, картина-то была похищена из моего дома.

— Мы стараемся не обращать внимания на эту маленькую деталь. Вы никоим образом не несете ответственности за происшедшее, да и отчет полиции не оставляет на этот счет никаких сомнений. Судя по всему, приятель вашей подруги передал картину какому-то неизвестному нам сообщнику, и расследование идет по этому пути. Я уверен, что фламандская доска будет найдена. Нелегально вывезти из страны такую знаменитую картину, как

эта, не так-то легко. В принципе.

— Что ж, я рада, что вы так уверены. Это называется: уметь проигрывать. Со спортивным духом — так, кажется, говорят? Я думала, что для вашей фирмы эта кража явилась ужасным ударом…

Лицо Монтегрифо выразило боль и печаль. Сомнение ранит, ясно читалось в его глазах.

— Это действительно тяжелый удар, — ответил он, глядя на Хулию так, словно она несправедливо обвинила его в одном из смертных грехов. — Знаете, мне пришлось долго и пространно объясняться с головным предприятием в Лондоне. Но в нашем деле приходится сталкиваться с подобными проблемами… Хотя косвенным образом исчезновение фламандской доски принесло и положительные плоды: наш филиал в Нью-Йорке обнаружил еще одного ван Гюйса — «Ловенского менялу».

— Ну, «обнаружил» — это уж слишком… «Ловенский меняла» — картина известная, занесена в каталоги. Она находится в одной частной коллекции.

— Вижу, вы прекрасно информированы. Я имел в виду, что мы теперь состоим в контакте с ее владельцем: похоже, он считает, что сейчас подходящий момент, чтобы получить хорошие деньги за свою картину. На сей раз мои нью-йоркские коллеги опередили вас.

— Что ж, дай им Бог.

— И я подумал, что мы с вами могли бы отметить это событие. — Он взглянул на «ролекс» на левом запястье. — Уже почти семь, так что я приглашаю вас поужинать. Нам нужно обсудить кое-что относительно вашего предстоящего сотрудничества с «Клэймором»… У нас есть деревянная раскрашенная статуя святого Михаила, индо-португальская школа, семнадцатый век. Мне хотелось бы, чтобы вы взглянули на нее.

— Большое спасибо, но я сейчас не в том настроении. Знаете, гибель моей подруги, исчезновение картины. Вряд ли сегодня я смогу быть приятной собеседницей.

— Как вам будет угодно. — Монтегрифо привял ее отказ покорно и с изяществом, не погасив улыбки. — Если хотите, я позвоню вам в начале следующей недели… Как насчет понедельника?

— Хорошо. — Хулия протянула ему руку, и аукционист нежно пожал ее. — Спасибо, что навестили меня.

— Видеть вас — для меня всегда огромное удовольствие, Хулия. А если вам что-нибудь понадобится, — он заглянул ей в глаза взглядом, исполненным многозначительности, понять который девушке так и не удалось, — я имею в виду — все, что угодно, что бы это ни было, звоните мне. Без всяких колебаний.

Он вышел, послав ей с порога последнюю ослепительную улыбку, и Хулия осталась одна. Она поработала над триптихом Буонинсеньи еще с полчаса, потом начала собираться. Муньос и Сесар настаивали, чтобы она несколько дней пожила не у себя. Антиквар — в который уж раз — предложил ей в качестве временного убежища свой дом, но Хулия не поддавалась на уговоры и ограничилась тем, что сменила замки. «Упрямства у тебя на двоих», — сердито сказал ей по телефону Сесар, звонивший буквально каждые полчаса, чтобы узнать, все ли у нее в порядке. Что же до Муньоса, то Хулии было известно (случайно проболтался Сесар), что он вдвоем с антикваром в ночь после убийства до самого утра пробродил дозором возле ее дома, леденея от холода, проникавшего даже под пальто и теплые шарфы, и спасаясь только горячим кофе из термоса и коньяком из плоской фляги, которые Сесар предусмотрительно захватил с собой. Эти долгие часы ночного бдения скрепили ту странную дружбу, что зародилась между этими столь разными людьми в результате происшедших драматических событий и взросла на почве общей заботы о безопасности Хулии. Узнав об этой ночной прогулке, девушка строго-настрого запретила своим друзьям делать подобные вещи, пообещав взамен никому не открывать дверь и, ложась спать, класть под подушку «дерринджер».