Флибустьеры (с илл.)
Шрифт:
— Здравствуйте, молодой человек! Да вы садитесь, садитесь. Простите, я не думал, что это вы. Как дядюшка?
Исагани приободрился — беседа, пожалуй, будет успешной. Он вкратце изложил суть дела, внимательно наблюдая за действием своих слов. Вначале сеньор Паста сидел с невозмутимым видом; он знал о прошении студентов, однако притворился, что слышит о нем впервые, желая показать, что это все ребяческие затеи, не стоящие его внимания.
Когда же адвокат смекнул, чего от него хотят, а ему было известно, что в этом деле заинтересованы вице-ректор, монахи и сам генерал-губернатор, его лицо помрачнело, и он воскликнул:
— Вот уж, право, страна прожектеров! Впрочем, продолжайте, продолжайте.
Эта реплика не смутила Исагани: он заговорил о решении, которого
Сеньор Паста сразу сообразил, что самое лучшее не впутываться в это дело, не слушать ничьих просьб и никому не давать советов. Он знал о событиях в Лос-Баньос, о существовании двух партий, знал о том, что отец Ирене был не единственным поборником проекта и что отнюдь не ему принадлежала мысль о передаче петиции в Комиссию по начальному образованию. На самом деле в Лос-Баньос произошло вот что. Партия сторонников проекта — отец Ирене, отец Фернандес, уже упомянутая «графиня», некий коммерсант, надеявшийся выгодно продать учебные пособия для новой Академии, а также важный сановник, неутомимо цитирующий королевские указы, — уже была близка к победе, как вдруг отец Сибила, желая выиграть время, напомнил о Комиссии. Знаменитый адвокат, хорошенько все взвесив, решил запутать Исагани казуистическими отговорками и помаленьку направить беседу в другое русло.
— Да-с! — сказал сеньор Паста, выпятив губы и почесывая лысину, когда Исагани кончил. — Вряд ли кто другой любит родину так, как я, мои прогрессивные взгляды всем известны, но… я не могу себя компрометировать… Вы, верно, не знаете о моем положении, гм, весьма затруднительном… Я веду множество дел, вынужден соблюдать величайшую осторожность… Это меня скомпрометирует… — И посыпались громкие слова о законах, декретах, указах и прочем, адвокат сам чуть было не запутался в лабиринте цитат, но сбить с толку Исагани ему не удалось.
— Мы вовсе не хотим вас компрометировать, — спокойно возразил юноша. Боже нас упаси повредить человеку, чья деятельность столь важна и полезна для Филиппин! Я не очень силен в законах, королевских декретах, установлениях и постановлениях, которым подчиняется наша страна, но мне кажется, нет ничего дурного в том, чтобы способствовать возвышенным намерениям правительства и по мере сил проводить их в жизнь; цель у нас одна, различны лишь средства.
Адвокат усмехнулся: ага, голубчик, сам идешь в ловушку. Сейчас я тебя окончательно запутаю.
— Вот-вот, говоря по-простому, в этом-то и вся штука. Разумеется, помогать правительству весьма похвально, но помогать следует с покорностью, во всем подчиняясь его воле и истинному духу законов, в согласии с благородными стремлениями правителей, а не идти наперекор образу мыслей тех, чьему попечению вверено благополучие граждан, составляющих общество. А посему всякое поползновение к действию, идущее вопреки начинаниям властей, преступно и достойно кары, даже если оно сулит больше пользы, чем правительственные меры. Ведь такой факт уже сам по себе наносит ущерб престижу правительства — краеугольному камню, на коем зиждется всякое колониальное владычество.
И старый адвокат, убежденный, что теперь-то он окончательно заморочил Исагани голову, откинулся на спинку кресла. Лицо его было очень серьезно, а в душе он посмеивался.
Однако Исагани опять не растерялся:
— Я полагаю, что правительствам надо бы поискать более прочное и надежное основание… Престиж — слабая поддержка для колониальных властей, ибо зависит он не от них, а от доброй воли подданных, пока те согласны подчиняться… Мне кажется, что справедливость или разум — куда более прочные основания.
Адвокат поднял голову. Этот юнец смеет возражать и спорить с ним, с самим сеньором Пастой! Неужто его не оглушил поток громких фраз?
— Мой юный друг, ваши слова опасны, я не желаю их слушать, — с досадой ответил адвокат. — Повторяю, надо предоставить самому правительству действовать. Вот в чем суть моих рассуждений.
— Но
— Вы забываете, что правительство тоже состоит из граждан, и вдобавок самых просвещенных.
— И все же они — люди, стало быть, могут ошибаться и поэтому не должны пренебрегать мнением других.
— Надо им доверять, и они вам дадут все.
— Есть хорошая испанская пословица: «Дитя не заплачет, мать не накормит». Не попросишь, ничего не получишь.
— Напротив! — сардонически улыбнулся адвокат. — У правительства очень даже можно кое-что получить…
Он осекся, чувствуя, что сказал лишнее, и попытался загладить свою неосторожность.
— Правительство дало нам то, о чем мы и не просили и просить не могли… ибо всякая просьба… гм, просьба… предполагает, что правительство в чем-то оплошало, то есть не выполнило своего долга… Подсказывать ему средства, пытаться направлять его, даже ни в чем ему не переча, значит предполагать, что оно может заблуждаться. А я уже сказал вам, подобные предположения — посягательство на самое существование колониальных правительств… Простому народу этого не понять, да и некоторые легкомысленные студенты не понимают, вернее, не хотят понять, сколь чреваты опасностями их просьбы, сколько пагубного бунтарства в одной этой мысли…
— Прошу прощения, — перебил Исагани, возмущенный аргументами юриста, но, по-моему, если народ, действуя законными путями, чего-либо просит у правительства, это говорит о том, что он считает правительство справедливым и расположенным исполнить просьбу. Следовательно, подобный поступок должен не раздражать правителей, а льстить им: ведь у мачехи не просят, просят у матери. Конечно, опыта у меня немного, но я полагаю, что правительство не всезнающе, оно не может все видеть и предвидеть, а если бы и могло, ему все равно не следует оскорбляться — сама церковь только и делает, что просит и молит господа, который, уж верно, всевидящ и всезнающ, да и вам, сеньор Паста, приходится просить и требовать то того, то другого в судах правительства, и до сей поры ни господь, ни судьи не заявляли, что оскорблены этим. Все сознают, что правительство, будучи человеческим установлением, нуждается в содействии граждан, в том, чтобы ему помогали видеть и понимать действительность. Вы сами не верите в то, что говорите; кому, как не вам, знать, что правительство, которое, кичась могуществом и независимостью, из страха либо из недоверия отвергает советы своих граждан, — это тирания; и только те народы, которыми правят тираны и деспоты, не могут ничего ни советовать, ни просить. Зато они могут требовать от ненавистного им правительства, чтобы оно сложило свои полномочия.
Старый адвокат, недовольно скривившись, качал головой и потирал лысину.
— Гм! Вредные взгляды, очень вредные, да-с! — сказал он покровительственным и как бы сочувственным тоном. — Сразу видно, что вы еще очень молоды, не знаете жизни. Подумайте, чего достигли наши желторотые гонцы в Мадриде, требующие реформ: [109] все они прослыли флибустьерами, многие не смеют вернуться на родину. А что они просили? Самых элементарных, самых безобидных прав, которыми уже давно пользуются народы других стран. Есть вещи, которые мне трудно вам объяснить, вещи весьма сложные… гм, как бы это сказать… Видите ли, существуют высшие соображения, руководствуясь которыми разумное правительство отказывается исполнять желания народа… Не думайте, будто наши властители столь самонадеянны и глупы, нет, нет… Есть другие причины… даже когда просьба в высшей степени справедлива… Гм, ведь правительства бывают разные…
109
В конце 70-х — в 80-х годах центр движения за реформы на Филиппинах находился в Мадриде, где была сильная и довольно многочисленная филиппинская эмигрантская колония, связанная с испанскими буржуазно-либеральными кругами.