Флирт

Гамильтон Лорел Кей

Это он сказал без малейшего изменения интонации, лишь пульс у него едва заметно зачастил.

Вот от этой безинтонационности у меня свело живот судорогой. Это было даже хуже, чем то, что он будничным тоном говорил об уничтожении того, кого я люблю, той оси, на которой вращается мое счастье. И то, что его это не волнует, было мне на пользу, но и во вред. Во вред — потому что при отсутствии эмоций партнером труднее манипулировать, а на пользу — потому что успокоило, помогло понять правила или их отсутствие. В эту игру я смогу играть.

Пришлось подавить в себе желание проверить барьер, который она поставила, — как пробуют запертую дверь, на всякий

случай. Если эта Эллен вообще что-то умеет, она почувствует, как я испытываю барьер, и рисковать ее возможной реакцией нельзя. Если бы это была настоящая дверь, я бы ее попыталась слегка подергать, но так, чтобы не выводить стражей из терпения. А как можно «слегка подергать» метафизический барьер? Мои паранормальные возможности всегда отдают предпочтение грубой силе перед тонким исследованием, и так рисковать жизнью Мики я не могла. Но заговорила я ровным голосом — лишний балл мне за это:

— Не то чтобы я жаловалась, но почему вы все время мне грозитесь убить его первым?

— Он всего лишь твой Нимир-Радж, а остальные — звери твоего зова. Мы не знаем, какие именно возможности ты получила от своего мастера-вампира, но если ты — что-то вроде подчиненного вампира, то смерть оборотня, с которым ты связана, может привести и к твоей смерти. Ты нам нужна живой, чтобы поднять зомби, поэтому первым — Мика.

— Если их убьют...

— Да-да, ты убьешь нас всех. Мне это известно.

— Я разговаривала, пока лежала без сознания?

— Нет, но мы знаем твою репутацию. Если мы убьем кого-то, кого ты любишь, то возврата не будет, и друзьями уже нам не быть. — Он посмотрел на меня прямым взглядом, несколько испорченным упавшими на одну сторону лица прядями. Они придавали его лицу вечно молодой, несколько игривый вид, будто мальчик с такой прической вообще ничего серьезного не скажет. Но тяжесть, которая читалась в единственном глазу, была очень серьезной.

— Если вам придется убить Мику, то придется убивать и меня, потому что вы знаете: иначе я вас выслежу и убью.

— Ага. Джейкоб тебя не хочет убивать по многим причинам, но понимает: переступив определенную черту, он лишит себя выбора. — Он оперся спиной на стену сарая. — Дерево это твердое, не смотри на щели.

— Твердое или нет, но для меня эта тюрьма не слишком надежна. Зачем мы здесь?

Он слегка расцепил руки, сжимающие колени, и сказал:

— Джейкоб боится, чтобы ты меня не подчинила, как обыкновенный вампир. Я никогда раньше против него не шел, Анита, никогда. В его прайде я с девятнадцати лет, и никогда не восставал против него. Мне хочется до тебя дотронуться. Ну, да, ты красивая и все такое прочее, но дело не только в этом. У меня пальцы ноют от желания к тебе прикоснуться. Что ты со мной сделала?

Спокойствие у меня было только поверхностное: под ним пузырился страх. Может быть, он не смог бы распознать мою ложь по запаху или языку жестов, но зачем врать, если и правда сойдет?

— Я сама до конца не знаю.

Он смотрел на меня, положив голову на колени.

— Я тебе не верю.

— Ты раньше сумел почувствовать, что я лгу. Сейчас ты это чувствуешь?

— У тебя пульс зачастил, когда я заговорил о том, чтобы убить твоего Нимир-Раджа, и ты за него испугалась, так что — нет, не могу сказать. — Он нахмурился и заерзал на прохладной земле. — Почему я это тебе сказал? Надо было просто говорить, что я тебе не верю, и уж никак не давать лишней информации. Зачем я это сделал?

— Я правду сказала, Никки. Я не знаю.

— Ты могла и соврать.

— Могла бы, —

ответила я. — Но тебе придется принять на веру, что не соврала.

Он посмотрел на меня взглядом, понятным даже в полутьме сарая. Взгляд, который говорил, что он ничего не принимает на веру. И он то ли засмеялся, то ли фыркнул. Все еще улыбаясь, он снова спросил:

— Что ты со мной сделала, Анита?

— Не знаю, — ответила я, и тело у меня даже стало еще спокойнее, поскольку никто в данный момент не хотел причинить вреда мне или моим близким, и адреналин стоит поэкономить на потом. Это даже не было сознательным решением — просто когда насилие или его угроза не непосредственные, я успокаиваюсь.

Улыбка у него начала гаснуть.

— Ну а если попробовать догадаться?

— Притронься ко мне, тогда я, может быть, соображу.

Это была правда. Прикосновение помогло бы мне лучше понять, что происходит, но я еще и пыталась в этой неразберихе найти союзников. Мне нужна была помощь, а он бы почувствовал, если бы я к кому-нибудь обратилась ментально. Таким образом, моим лучшим шансом на помощь был он сам.

Он крепче обхватил руками колени.

— Не думаю, что снова к тебе притронуться будет разумно, Анита.

— Но ты же хочешь этого?

— Больше всего на свете, почему я и думаю, что этого делать не надо.

Он так сильно стиснул собственные колени, что мышцы на руках выступили буграми. Я думаю, так он подавлял в себе импульс — протянуть руку через разделяющее нас маленькое расстояние и коснуться меня.

Я его понимала — видит Бог, как я его понимала. Сколько раз я сдерживалась, чтобы не дотронуться до Жан-Клода, пока наконец он не выиграл эту битву? Черт побери, сколько раз я сдерживалась, чтобы не коснуться целой кучи вампиров или оборотней? Очень многие противоестественные силы растут от прикосновения, но сейчас мне именно это и было нужно. Оружие у меня отняли, и убийство Никки не помешает Джейкобу сделать фатальный звонок. А без оружия я не смогу всех перебить настолько быстро, чтобы спасти Мику. Может быть, я что-то могу сделать, чтобы спасти двух из трех, но один телефонный звонок пройдет. На такой исход я идти не могу, значит, силовые методы пока в сторону. Отложим их в резерв на будущее, а сейчас надо играть менее грубо и более вкрадчиво. Вкрадчивые способы в мой арсенал практически не входят, но кое-что все-таки есть. То самое кое-что, заставившее Никки драться с собственным Рексом из-за такого незначительного со мной взаимодействия. Что случится, если взаимодействие станет куда более сильным? Если я пущу в ход свою вампирскую развращенность и подчиню его волю своей? Могу я это сделать? Хочу ли? Ради Мики — конечно, да. Ради всех троих — да, и еще как! Я, бывало, шла против собственных моральных норм ради спасения абсолютно незнакомых людей, так что я готова сделать ради тех, кого люблю?

Ответ простой: все.

Я протянула руку:

— Никки, иди ко мне.

— Нет, — ответил он, но ответил шепотом.

Я вспомнила эту игру. Было такое, много лет назад: я каждый раз упиралась, когда Жан-Клод хотел ко мне прикоснуться. Я жаждала ощущения его рук на себе задолго до того, как позволила себе вслух это признать. От внезапной догадки, что я тоже хочу дотронуться до Никки, электрическими искорками закололо пальцы. Мне надо было почувствовать под руками его кожу. Обычная моя реакция на такое желание — бежать прочь, сейчас она была другая. Сейчас я не могла позволить себе бояться этой стороны своей сути — потому что другого оружия у меня не было.