Фомка-разбойник (сборник)

Бианки Виталий Валентинович

Здесь Яков Банников лежит, Не вздумал дольше он пожить, До тридцати шести лет дожил И умер, здесь себя положил. Прохожий, сделай праху честь. В тебе коль здравый разум есть, Ты будешь тем же награжден, Коль смертью будешь побежден.

И уже утром, на рассвете, когда сели наконец в поезд, я еще раз взглянул

на мирно дремлющую Вятку и простился с ней.

Проснулись, – а поезд отходит уж от станции Пермь. Опять поля, деревни.

На следующее утро – третьи сутки от Ленинграда, если не считать потраченного в Вятке дня, – Урал.

Пошли холмы, холмы, холмы. Частый четкий ельник. Сухопарые сосны. Станции со странными названьями: Билимбай, Хромпик, Хрустальная. Запахло заводами.

Свердловск.

Центр и мозг всей огромной – по эту и по ту сторону Каменного Пояса – Уральской области.

Глава вторая

Проснись, поэт, и суй свой пропуск. Здесь не в обычае зевать. Б. Пастернак

Екатеринбург. – Свердловск, – Город темпов. – Комитет Севера. – Луна в Свердловске вятская. – Валентин грозится взорвать Ленинград. – Фотографы. – Сухой закон. – Разговор в почтамте. – Опять в вагоне. – Тюмень.

В городе – жилкризис. Все гостиницы до отказа набиты, а народ все прибывает и прибывает. Спешно строится новая гостиница в восемь этажей, уступами. Но уже известно: и ее не хватит.

Хорошо – Валентин тут свой. Приткнулись.

Побежали по делам.

Я был когда-то в Екатеринбурге. Свердловск – это не только другое название: другой город.

Екатеринбург был чистенький, с самодовольным брюшком. Чистенькие, самодовольные были особнячки: дескать, всяк за себя, всяк для себя. Магнаты жили – тузы уральской горной промышленности.

Я глядел на знакомые улицы – и не узнавал их. Было: камень и дерево. Стало: сталь и стекло.

Целые кварталы снесены. На их месте встали громады – коммунальные дома.

Новые здания растут на глазах, этаж наслаивается на этаж.

Стенки непривычно тонки.

– Прочны ли они?

– Достаточно прочны. Через две-три пятилетки эти дома устареют. Мы снесем их и построим новые.

Город темпов. Он перестраивается на ходу. Кажется, все камни его в движении.

Вагончики новорожденного трамвая едва появились на свет, а бегают резвей ленинградских. И останавливаются реже.

Тут не зевай: разрежет.

В день нашего отъезда из Ленинграда издательство обещало телеграфом перевести сюда деньги Валентину. Мы справились в почтамте. Перевода не оказалось.

Мы направились в Комитет

Севера при облисполкоме.

Здание облисполкома все в лесах: перестраивается. Широкие деревянные лестницы в этажи по лесам, до крыши. Известка, кирпич, пыль. Вверх, вниз непрерывно движутся люди с носилками.

Сверху летит известка. Мы выждали момент – и нырнули в подъезд.

Вошли. Чисто, бело, стол справок, во всю стену указатель номеров комнат. Внутри без перебоя идет работа. Из всех комнат – быстрый, сухой стукоток пишущих машинок, как треск бесчисленных пропеллеров. Бухают двери, как бомбы. Носятся по лестницам люди.

Мы отыскали Комитет Севера. Обширная комната. Мебели – стол и три стула. Стол закрыла широченная карта, конец свесился на пол. По однообразно синей пустыне – белые, мертвые прожилки рек.

Худощавый человек склонился над картой. Прядь русых волос упала на лоб, прикрыла острые глаза. Карандаш прыгает по синему полю, наносит быстрые черные кружочки.

– Василий Николаевич?..

– Я. Из Ленинграда? Получил ваше письмо. Побывайте, побывайте на наших северах, масса интересного. Маршрут какой наметили?

– Об этом хотим с вами посоветоваться.

Через минуту мы ползали локтями по обширной синеве, сели на большой пароход, очутились у самоедов [29] , поохотились в тундре, забрались в урман к остякам [30] , к вогулам [31] . Так пленительно звучали незнакомые названья: Ванзеват, Полноват, Сарынь-пауль, Мужи, Пуйко.

– Что же я! – вдруг спохватился Василий Николаевич. – Надо же вам бумажки.

29

Ненцы.

30

Селькупы.

31

Манси.

Он ринулся в соседнюю комнату, и мы остались одни над картой, теперь живой для нас. По синему полю ее проносились на оленях самоеды, крались песцы, на всех парусах шли рыбницы, мелькали пристальные лица туземцев.

Комната быстро наполнялась людьми. Они не тратили времени на взаимные приветствия, прямо приступали к деловым спорам, спорили стремительно, горячо.

– Новый Великий Северный путь пересечет Малую Сосьву, и тогда… – тыкал пальцем в карту старик в измятой фуражке, когда-то, наверно, форменной.

– К постройке этого пути приступят только еще во второй пятилетке, – перебивал его безусый парень с кимовским значком на обтрёпанном пиджачишке.

– Прошлогодний колоссальный выход песца…

– А неуспех путины на салмах Обской губы?.. – одновременно говорили два кооператора в одинаковых картузах.

Невозможно было постороннему человеку разобраться во всех перекрестных спорах сразу. Я стал прислушиваться к полному человеку в куртке из нерпы. Он что-то обстоятельно объяснял спецу иностранного вида, солидному и недоверчивому.