Фонарь под третий глаз

Раевская Фаина

— Значит, оно с пятьдесят седьмого года хранится в этом… венском музее, — задумчиво протянула Манька.

— По крайней мере, оно там было еще три года назад. Я лично имел честь его там видеть. Но вот что я вам скажу, девочки и мальчики: нужно быть сумасшедшим, чтобы решиться на кражу копья. Человек, решившийся на этот… подвиг, явно болен психически. Он верит в силу копья и, желая завладеть им, наверняка подумывает и об абсолютной власти над миром. Этот тип может быть весьма и весьма опасен. Ему самое место

в отдельной палате психиатрической лечебницы.

При упоминании о венском музее какая-то не ясная мысль замаячила на моем мысленном горизонте. Я наморщила лоб, пытаясь нечто вспомнить, но не преуспела и решила отложить воспоминания до более благоприятного времени.

Маруська, сперва обалдевшая от услышанного, пришла в себя. Она нервно сглотнула и задала вопрос, мучивший ее, как видно, давно:

— Сколько копье стоит?

Меня до глубины души возмутила меркантильность подруги: такая историческая ценность, святыня, можно сказать, и вдруг — презренный металл! Однако Карловичу было не привыкать соединять несоединимое. Он, не раздумывая, заявил:

— Копье бесценно.

— Ну, это вы бросьте! — недоверчиво улыбнулась Маня. — Все имеет свою цену, даже мумия дедушки Ленина. Вопрос в том, кто ее купит.

Антиквар согласно кивнул:

— Вы правы. С копьем Лонгина то же самое. Это не изделие каких-то известных мастеров. Копье, как сейчас принято говорить, эксклюзивный раритет. Другой подобной вещи в мире нет, нет даже копий, подделок… Назвать цену святыни? Сколько стоит плащаница Александра Невского?

— Нисколько, — пожала плечами Маруська.

— Верно, нисколько. И в то же время безумно дорого. Хотелось бы мне посмотреть на покупателя святыни… — Серафим Карлович, прищурившись, вновь поинтересовался: — Так я что-то не понял, откуда у вас копье? Вы ограбили музей Вены?

— Мы производим впечатление похитителей раритетов? — вопросом на вопрос ответила я.

— Кто знает, кто знает… В тихом омуте, знаете ли… — хмыкнул антиквар, упаковывая копье обратно в пакет. — Надеюсь, я удовлетворил ваше любопытство?

Я так поняла, что аудиенция окончена: пора убираться восвояси. Шурка это тоже понял — он достал из бумажника сто долларов и протянул их Карловичу. Купюра мгновенно исчезла во внутреннем кармане бархатной курточки.

— Что ж, если у вас больше нет никаких… м-м… забавных штучек, не смею больше отнимать ваше драгоценное время. Еще раз хочу предостеречь вас от встречи с похитителем копья. Если, конечно, это не ваших рук дело…

Скомканно попрощавшись и поблагодарив Серафима Карловича, мы покинули его дом-музей.

— Ни фига себе расценки у твоего дружка, — проворчала Манька, тыча пальцем в кнопку лифта. — Мог бы и скидку сделать… Кстати, Шурик, а почему ты этого Карловича фашистом обозвал?

— Так ведь он немец. Обрусевший, правда.

Бирнбахер его фамилия, — охотно отозвался Шурка. — Послушайте, хочу еще раз кое-что пояснить для особо умных: Серафим Карлович не мой дружок. Я его вижу впервые в жизни. Чего ты таращишься? — неожиданно разозлился шеф, заметив, как округлились у меня глаза. — Да, первый раз. Это Игнат вывел меня на Карловича.

— Игнат?! — в один голос воскликнули мы с Манькой. Она презрительно, а я удивленно.

— Ну, да, Игнат. Чему тут удивляться? Антиквар проходил у него по какому-то делу как свидетель. Хотя Игнат говорил, что по Серафиму тюрьма плачет. Но… Слабая доказательная база, — важно закончил Шурка.

Маруська что-то неразборчиво пробормотала. Я уловила только «сам» и «в гробу я видала». Подъехал модерновый, суперсовременный лифт.

— Как они их делают? — заинтересовалась я механизмом. — Почему, скажите мне, наши лифты тарахтят и застревают, а буржуйские ездят годами и не ломаются?

Не успела я закончить мысль, как чудо инженерной капиталистической мысли нервно дернулось и застыло. Свет медленно растаял, как мороженое в жару.

— Что это? — испугалась Маруська.

— Чубайс опять балуется с электричеством, — попыталась я пошутить.

— Да нет, — встрял Шурка. — Это Славка накаркала. Я давно подозревал, что она ведьма. Одни глазищи ведьмацкие чего стоят — зеленющие, как болото. Так и затягивают, так и затягивают…

Последние слова шеф произнес зловещим шепотом, отчего у меня вдоль позвоночника проползли колючие мурашки. Манька взвизгнула:

— Дурак! У меня и так сердце в штаны упало. Зачем девушек пугаешь?

— Вас испугаешь, пожалуй. То у них убийство, то экспонат венского музея… Чисто банда, ей-богу!

— А при чем здесь мы?! — взвилась Маруська, моментально выходя из себя. В таких случаях она начинает отчаянно жестикулировать. Руки у нее длинные, в темноте лифта избежать с ними столкновения невозможно, поэтому я благоразумно присела на корточки. Манька продолжала бушевать:

— Нет, Славка, ты только послушай своего начальника! По его словам, мы с тобой просто крестные матери какие-то! Якудза, блин, Коза Ностра!

Они еще долго могли препираться, грозя перегрызть друг другу глотки, если бы я не закричала:

— Ну, хватит! Разорались, как два петуха в одном курятнике. Чего не поделили-то? Лучше обсудите ситуацию и решите, каким образом нам отсюда выбираться.

В стане спорящих повисла пауза, затем послышалась какая-то возня, а следом — звуки неопределенной этиологии. Некоторое время я прислушивалась, но разобрать что-либо было невозможно, поэтому я нащупала в своем рюкзачке сотовый телефон. В неверном голубом свете удалось разглядеть, что… Манька с Шуркой целуются самым бессовестным образом!