Фонтан
Шрифт:
Би еще пьет. Он до сих пор в «АртБаре». И до сих пор ждет звонка, который все изменит.
«Да» или «Нет».
Это клиническое пьянство. Би уже наперед и отпраздновал, и залил горе. В данный момент его пьянство вне контекста. Он в зале ожидания. Читает и перечитывает ту статью. Зацикленность — врожденное свойство психики Би.
Розововолосая официантка снова обходит его с фланга и ставит на стол двойной виски. Судя по запаху, это хорошая штука, а под хорошей штукой мы обычно подразумеваем дорогой скотч. Би его не заказывал, однако залпом выпивает половину. Рот наполняет привкус дуба, торфяного мха и древесного
Гори, мать, гори{15}.
Эта порция, видимо, удвоит его счет, ну и ладно. Количество выпитого превысило количество мятых долларовых купюр в его бумажнике сто лет назад. Вызовут копов, подержат его ночку в обезьяннике, а потом он вернется к своему разбитому корыту. А еще его наверняка попросят никогда больше здесь не показываться. В единственном чикагском баре, который ему по душе. Об этом он как-то не подумал. Ему тут нравится. Несмотря на гадкий соус барбекю, новые меню, новых официанток и новые телевизоры. Черт. Би озирается по сторонам. В поисках чего-нибудь, кого-нибудь, кого можно…
Мать вашу.
Раньше он всех здесь знал. Теперь уже нет, так что он будет сидеть тут и бухать, пока они не закроются, а там посмотрим. Би помнит, почему в баре так тихо: большинство завсегдатаев торчат через дорогу, в «Струне», там сегодня вечер хонки-тонка. Би неплохо относится к хонки-тонку. Так же как к суши — если это эпизодический культурный опыт, а не еда. А кроме того, он и так уже застрял где-то между одиночеством и меланхолией.
Приносят очередную порцию виски. Би поднимает взгляд на розововолосую девушку. С его губ уже готово слететь слово «вода», но тут она вдруг подмигивает (видимо, ее кто-то подговорил) и кивает в угол.
Женщина в траурно-черном наряде поднимает высокий бокал с виски и опрокидывает его одним плавным движением. Она явно не понаслышке знакома с шотландской огненной водой. Однако затем ее глаза выкатываются из орбит, она рыгает. И приходит в себя с помощью глотка пива.
Гори, мать…
Потом женщина в траурном черном наряде задирает подол юбки. И эти американские бедра отправляют его в нокаут.
Не трусь…
Прихватив с собой газету, Би осторожно слезает с шаткого табурета, берет пустой стакан из-под воды и нетвердой походкой приближается к своей благодетельнице, вихляя и опрокидывая барные табуреты, словно новичок на слаломе.
— Боб Беллио, — представляется он.
— Эмма.
— Спасибо за виски, Эмма.
— Садись. — Женщина подзывает бармена. — Давай закажем что-нибудь сладенькое и дурацкое.
Эмма стучит пальцем по захватанному экземпляру «Чикаго Шолдерс».
— Я никогда не видела такой красоты, — говорит она. И теребит маленький замочек своего кожаного ошейника. На котором до сих пор болтается маленький ярлычок. — Как у того мальчика.
Би одобрительно кивает. Сиди Би один, все равно бы одобрительно кивал. Но сейчас он поражен мерцающей белизной ее кожи. Похожей на мрамор. Или на слоновую кость. Или на алебастр. Или на мыло. Глубокий вырез обнажает малозаметную ложбинку на груди. В этом мерцающем белом треугольнике можно затеряться
— Так что же Тимми?..
— Его работа была прекрасна. Не знаю, был ли он вундеркиндом или…
— Был?
— Он погиб. Несчастный случай на дороге [18] .
Би пьян, поэтому у него появляется темная мыслишка: «Хорошо».
— А!
— Но это… — Эмма осекается, смотрит на промасленную кепку с красной буквой «Б», и Би видит, как в ее глазах вспыхивает огонек забавной и вдохновляющей мысли. — Боб, — говорит она, — можно я буду называть тебя Би?
18
Время движется по кругу. Не переключайтесь!
«Все так и называют», — думает Би. Однако кивает и улыбается, будто никогда не слышал ничего более милого и оригинального. А он и впрямь не слышал, ведь она так это сказала. Может, она святая. Великолепная святая. Би барабанит пальцами по газете рядом с ее рукой.
— Меня захватил порыв, Би. Не минутный порыв, а нечто вроде внетелесного опыта, физической реакции, — говорит Эмма. — Я отдавала себе полный отчет в том, что это была физическая реакция, вроде… Как там называется эта биохимическая штука, объединяющая шоколад и любовь?
Би пожимает плечами.
Эмма тоже пожимает плечами. Не важно. Но…
— Я подсела на чувство, Би.
Розововолосая официантка ставит на стол две пинаколады, наклоняется к Би, касается его руки и хмурится, потому что он не смотрит в ее сторону. Она окидывает пронырливую бабенку враждебным взглядом.
— За тебя, — говорит Би.
Эмма улыбается, и они чокаются бокалами.
— Спасибо, что оплатила счет, — говорит Би. — Кажется, я сегодня на мели.
Эмма отмахивается.
Би хочет проверить свой телефон, но не желает, чтобы она, эта великолепная святая, решила — он вытащил телефон, чтобы посмотреть на часы, потому что ему стало скучно.
— Так почему ты угостила скотчем именно меня? — спрашивает он. — Я вижу тут ребят и помоложе, и покруче. Более обходительных и платежеспособных.
— Да, да, и каждый из них ко мне подкатывал, — отвечает Эмма.
Разве?
— Ты же в баре. — Би улыбается, аж щеки ноют.
— Вот именно. А если бы мне хотелось посмеяться над клоунами, я бы отправилась в цирк. Ненавижу клоунов.
Би смеется, пинаколада вытекает у него из носа и капает на газету. На первую статью о Табби и Тимми.
На старт…
— Я не знала, что застенчивость — такое бремя, — говорит Эмма. — Ужасное бремя.
Би кивает, отфыркиваясь кокосовым молоком, ананасным соком и ромом.
— Тебя тоже гнетет такое бремя, Би.
Он комкает влажную салфетку. Смотрит на бокал. И видит, что тот опустел. Спрятаться уже не за чем. Эмма не отводит взгляд. Би чувствует себя голым, незащищенным.