Фонтенбло
Шрифт:
А потом в благоухающих изысканными ароматами покоях маркизы появился совершенно другой запах, который она ненавидела – мускусный запах войны, когда с очередного сражения в Фонтенбло вернулся маршал Ришелье. Король благоволил нему, поскольку тот завоевал для Франции Парму, и теперь инфанта имела возможность спокойно править в бывших своих владениях. Конечно, ей больше хотелось бы сразу заполучить трон, но на худой конец и такое положение устраивало. Гораздо лучше обладать статусом правительницы пусть небольшого королевства, чем жить при испанском дворе, где она была просто супругой младшего сына монарха. Так что в целом как инфанта, так и ее муж удовольствовались тем, что есть, и были счастливы. Пока герцог де Ришелье находился в районах боевых действий, маркиза часто писала ему прелестные письма, непременно заканчивающиеся чем-то
Дело в том, что при дворе все давно знали: контролировать театр маркизы должен был Ришелье как первый постельничий. В его обязанности входило устройство королевских развлечений во дворце, и к его же ведомству относилась и Посольская лестница, где постоянно разыгрывались спектакли. В отсутствие Ришелье всеми делами театра занимался герцог д’Омон. Он позволял маркизе и ее продюсеру, герцогу де ла Вальер, брать со склада все, что угодно: театральные украшения и кареты, канделябры и костюмы, мебель и прочие важные безделушки. Каждый раз маркиза отправлялась к королю, держа наготове список взятых со склада вещей, и Людовик подписывал его почти не глядя, но сразу же бросал фразу, которая словно ледяной водой окатывала маркизу: «Ничего, ничего, моя дорогая, подождите совсем немного: вернется герцог Ришелье, и все будет по-другому». Как всегда, Людовик оказался абсолютно прав.
И суток не прошло с тех пор, как в Фонтенбло обосновался герцог Ришелье, как на имя короля поступила докладная записка о злоупотреблениях, которые в его отсутствие совершал господин де ла Вальер. Король ничего на это не сказал, а Ришелье расценил молчание как знак согласия.
Вполне удовлетворенный, он начал действовать так, как считал правильным. Немедленно вышел приказ, подписанный его рукой: с королевского склада не брать ничего, не нанимать ни рабочих, ни музыкантов без письменного разрешения первого постельничего. Это уведомление застало актеров буквально перед репетицией. Те бросились к Ришелье, а герцог невозмутимо заявил, что на мадам де Помпадур работать они больше не будут, а потому могут проститься с друзьями и паковать вещи. Ла Вальер воспринял указ Ришелье как личное оскорбление и не удержался от того, чтобы прозрачно намекнуть на то, что всему двору известны отношения между Ришелье и госпожой де ла Вальер. Герцог едва не вспылил и сказал, что этот факт уже давно секретом не является. Назревала серьезная схватка, и маркиза решила, что пора ей вступить в борьбу между разъяренными мужчинами. То, о чем она говорила королю, так и осталось неизвестным, однако на следующий день, когда Ришелье помогал Людовику снимать охотничьи сапоги, его величество небрежно поинтересовался, помнит ли герцог, сколько раз в свой жизни он сидел в Бастилии.
Шокированный герцог ответил:
– Всего три раза, Ваше Величество.
Намек он понял мгновенно и в тот же день отозвал неприятные для маркизы приказы.
В кругу друзей Ришелье не скрывал своего возмущения, говоря, что для него всегда на первом месте стоял придворный этикет, а за время его отсутствия все сильно изменилось, и теперь в государственных ведомствах начнется неразбериха, уж если король настроен поощрять все злоупотребления в Фонтенбло. Он не мог публично объявить о своем недовольстве, поскольку это непосредственно касалось его служебных обязанностей. Вот только он ничего не может поделать: мадам де Помпадур имеет на короля неограниченное влияние. Несмотря на обиду, герцог Ришелье постоянно держался рядом с маркизой и ее труппой, был неизменно любезен, налево и направо рассыпал комплименты, шутил и смеялся, часто рассказывал военные истории, внимательно выслушивал господина де ла Вальер. Поражение его как интенданта ничуть не повлияло на его манеру обхождения: по-прежнему он являлся воплощенной любезностью. Никто и подумать не мог, что за кулисами кипело действо и разгорались страсти. Король в свою очередь лично отметил заслуги обиженного господина де ла Вальер и в честь праздника Благословения свечей удостоил его голубой орденской ленты.
С тех пор маленький театр маркизы действовал еще пять лет, после чего он ей надоел и она совершенно забросила занятия там. За время своего существования на сцене в Фонтенбло было сыграно 122 представления и 61 опера и балет. Маркиза заставляла актеров отрабатывать каждую сцену до тех пор, пока не понимала, что актеры начинают играть безукоризненно. Даже самые известные, профессиональные театральные критики отмечали, что в театре маркизы
Бывало, что придворные пытались подкупить служанку маркизы, мадам дю Оссе, чтобы та посодействовала им перед своей хозяйкой. Тем временем в Париже не с таким восторгом вспоминали театр мадам де Помпадур. Мало того, что дворяне, чувствовавшие себя в Фонтенбло как рыба в воде, время от времени намекали на буржуазное происхождение королевской фаворитки, так теперь возвысили свой голос и буржуа, для которых, как известно, большей ценности, чем деньги, просто не существует. Они стали обвинять маркизу в частых сношениях с правительственными чиновниками (не со всеми, конечно, – со сборщиками налогов), в неоправданно высоких затратах на содержание никому не нужного театра, и это в той стране, где налоги непомерно велики, а большинство населения голодает. К тому же в некотором смысле профессия актера считалась позорной, почти безнравственной. Достаточно вспомнить хотя бы великого Мольера, которому было отказано в христианском погребении только по той причине, что он был актером. Церковь отказывала представителям этой профессии в причастии, а набожному дофину если и удавалось переступить порог театра, то только после крестного знамения («Изыди, Сатана!»).
Слухи разрастались наподобие снежного кома. Уж е весь Париж знал, что только одно представление в Фонтенбло на Посольской лестнице обходится государственной казне в несколько тысяч луидоров. Господин д’Арженвиль с упреком заявил: «Благодаря мадам де Помпадур вся Франция пристрастилась к сцене – как принцы крови, так и буржуазное сословие. Спектакли играют даже в монастырях, что не может не сказаться на воспитании детей, многих из которых воспитывали таким образом, будто они избрали целью своей жизни артистическую карьеру. И все же искать в мадам Помпадур источник зла не хочется, хотя большинство историков склонны обвинять эту женщину во всех мыслимых и немыслимых грехах. Что касается театра, то во Франции он существовал и до маркизы, и к тому же пользовался всеобщей любовью. Но с той поры, что бы ни делала королевская фаворитка, ее действия оценивались исключительно с точки зрения неправомерности, а то и прямого вредительства.
Оставив театр, мадам де Помпадур занялась архитектурой и много сделала для украшения и преобразования Фонтенбло в новом стиле. Благодаря ей утвердился новый архитектурный стиль, который получил развитие и навсегда связан с именем Людовика XVI. Во времена мадам де Помпадур во французской архитектуре почти нельзя было увидеть характерных признаков барокко и рококо, но маркиза первой поняла, что и внешнее, и внутреннее убранство дворцовых помещений, включая мебель, тяготеет к большей строгости линий и прямым углам. Специально для этого она послала в Италию своего брата Мариньи, чтобы тот не только познакомился с влиятельными итальянскими людьми, но и досконально изучил особенности итальянской классической архитектуры. Она желала, чтобы на смену арабескам и завиткам, листкам акантов пришли листья лавра. К несчастью, маркиза прожила недолго и не успела завершить свои великолепные начинания, возглавить новое направление в искусстве, а после нее бразды правления перешли в руки малообразованной и не отличавшейся большим умом мадам Дю Барри, а потом и королевы Марии – Антуанетты.
А пока вернувшийся из поездки Мариньи стал благодаря маркизе директором дворца в Фонтенбло. Этот человек, которого придворные презирали за его низкое происхождение и при его появлении начинали отпускать шуточки вроде «Вон идет Морской с его лентой голубой», благодаря своей природной честности и упорному труду, сумел навести порядок в запутанных королевских финансах, а некоторые дворцовые коллекции открыл для широкого доступа публики.
Теперь, когда ее брат был пристроен, мысли маркизы больше всего занимали ее отец, господин де Пуассон, и дочь Александрина. Сельский помещик господин де Пуассон, которого она старалась порадовать, чем могла, и писала ему бесчисленные трогательные письма, и любимая дочурка были для мадам де Помпадур светом в окне. Отца она видела редко, он приезжал в Фонтенбло только в такие дни, когда его дочь участвовала в очередном спектакле, – просто полюбоваться на нее. Дочку маркиза называла Фан-фан. Она была для матери самым очаровательным и прелестным существом, когда-либо рождавшимся на свет, и эта любовь сквозит в каждой строчке ее писем из Фонтенбло к отцу: