Foot’Больные люди. Маленькие истории большого спорта

Казаков Илья Аркадьевич

Я посмотрел на экран и увидел, что шла семьдесят четвертая минута.

– ЦСКА впереди, – сказал я. – Легко предположить, что на концовку у команд сил осталось уже немного. Как и у зрителей.

К случившемуся я отнесся стоически. Бывает. И не только так. Всякое бывает.

В моей коллекции «косяков» от спортивных журналистов есть и более забавные примеры.

Бывший первый зам главреда «Спорт-Экспресса» Владимир Титоренко полетел на Финал четырех баскетбольной Евролиги. Там играл ЦСКА, и финал армейцы проиграли. Дело было в Греции, на Страстной неделе. Титоренко очень ярко и мастерски

описал атмосферу финала. Как кипящий эмоциями котел арены успокоился, а потом те же самые люди пошли в храмы на всенощную, встречать там пасхальную ночь.

Владимир тоже был в церкви, со всеми ними. Красиво описал, как течет воск по свече, как на душу сходит благодать. И закончил отчет фразой:

«Наступила Пасха. Праздник Рождества Христова».

Я прочел и сразу вспомнил, как Лена Дмитричева делала в 2001-м сюжет для новостей НТВ о матче баскетбольного ЦСКА с «Маккаби».

Ленка была из тех журналистов, которые почему-то стеснялись произнести слово «еврей» даже в жизни, не то что в репортаже. И как воспитанница Анны Владимировны Дмитриевой, она следила за тем, чтобы в речи не повторялись одни и те же слова. Поэтому в тексте для полутораминутного сюжета ЦСКА играл с «гостями», «подопечными такого-то тренера», «израильтянами», «баскетболистами в желтой форме», «тельавивцами», «выездной командой».

Потом запас синонимов у нее иссяк. А время поджимало, пора было бежать на озвучку и сдавать кассету на эфир. Она в отчаянии подняла голову – помню ее взгляд поверх наших голов – что-то пискнула и умчалась.

Мы добавили телевизору громкости. Татьяна Миткова уже говорила о новостях культуры. Приближалось наше время.

Новости спорта вел Гена Клебанов. Он рассказал о чем-то главном и подвел к сюжету Лены. Мы смотрели. Вяло – до тех пор, пока не прозвучала финальная фраза:

– 76:74 – и в ответной игре у потомков Иисуса Христа хорошие шансы на полуфинал.

– Лена! – с нарочитой укоризной сказал ей Дима Федоров, встретив в столовке на следующий день. – Готовься к ответу на Страшном суде за эти слова.

Динозавр Вадима Никонова

Была почти уже зима. Середина ноября, тусклые столичные пейзажи.

Не знаю почему, но в тот год мы активно показывали «Рубин». С тем «Рубином» играть было тяжело, и смотреть его было не легче. А мы показали, наверное, матчей пятнадцать с участием казанцев.

«Рубин» на этот раз с кем-то сыграл вничью, мы откомментировали матч и, уставшие, шли от второго корпуса «Шаболовки» к проходной. Метров сто, даже если не по прямой. Молчали. Было шесть вечера – самое неудачное зимнее время.

Когда дошли до маленькой проходной, Вадим Станиславович Никонов остановился, посмотрел на меня и сказал с привычным напором:

– Что хочешь со мной делай, не поверю!

Здесь можно было бы что-то завернуть про Станиславского, но мне тогда ничего подобного в голову не пришло. Я просто спросил:

– Чему?

Он побуравил меня своим цепким взглядом и ответил:

– Что динозавр мог поместиться в Ноевом ковчеге.

Надо было что-то ответить. Я сказал:

– Я тоже не верю.

В Черногории автострады

величественные и мрачные одновременно. Может, дело в марте – в эту пору все вокруг темно-сизое. А может, они всегда такие.

Мы поехали на два свободных часа из Подгорицы в соседний городок. Шестьдесят километров по местным меркам – целое путешествие.

Леша Трипутень вел машину с лихой небрежностью, какую я встречал у водителей только на Кавказе и Балканах. Если не знать, что за рулем подмосковный паренек, ни за что не догадаться. От профиля до одежды. От глубинного спокойствия до беглого сербохорватского.

Мы прошлись по центральной и, как показалось, единственной улице. Пахло дождем, и от такого воздуха хотелось спать. Прямо на ходу. Зашли выпить кофе в ресторанчик. Официант бросился к нам, распахнул меню. Принес убийственной вкусноты хлеб. Мы что-то заказали.

Половина столиков в кафе была занята. Только мужчины, с кофе, водой и хлебом. Я почему-то вспомнил Гашека и его сельские трактиры. Но там было весело, а здесь тихо. Слишком тихо.

Мы расплатились, пошли в мясарню. Пекарня, мясарня… Купили домой окорок с колбасой. Они окажутся удивительно нежными, но слишком солеными. Юг все же, так чтобы мясо от жары не портилось, чтобы не было потерь…

Не помню, почему по пути домой в разговоре всплыла фамилия Никонова. Но помню, как Леша, закладывая поворот, спросил меня, где он сейчас.

– Насколько я знаю, в «Трудовых резервах». Детей тренирует.

– Он нас учил бить по мячу только щекой, – сказал Трипутень со своей обычной задумчивой улыбкой, еле заметной. – Если кто бил подъемом, отправлял бегать по кругу. Подъемом забить тяжелее, вот он и приучал. Воспитывал.

Мы помолчали. Я вспомнил, как хвалил его Юра Тишков. Никонов углядел в ненужном мальчике, игравшем не за свой год, будущую звездочку. Дотащил до первой команды. Растил. Затем я вспомнил, как мы ехали с Вадимом Станиславовичем в Питер в ночном поезде. И как он, уже лежа под одеялом, приподнялся и сказал с горечью:

– Я говорил ему: Юра, куда ты лезешь, остановись…

Мы тогда проговорили почти всю ночь. О Юре, о футболе. Точнее, я спрашивал или что-то вставлял, а он говорил.

Никонов был из семьи старообрядцев и как-то генетически сохранил у себя тот старый богатый московский говор. И его интересовало все на свете, абсолютно. От динозавров до покорения космоса.

– Он на меня обиделся, – сказал Леша, заканчивая тему.

Мы уже почти подъезжали к нашему отелю. Я спросил, за что обиделся, чтобы сверить его ответ со своими ощущениями. Ведь на меня Никонов обиделся тоже.

Мы откомментировали в паре целый год. До ВГТРК, еще работая на 7ТВ, я спросил Никонова, когда он приходил на одну из обзорных программ:

– А вам было бы интересно попробовать себя в качестве комментатора?

Он обрадовался и сказал как-то очень откровенно:

– Да. Интересно.

И сразу добавил:

– Меня же Вадиком назвали в честь Синявского.

Он комментировал образно и старался сдерживаться в оценках. Хотя чем дальше, тем отчетливее я понимаю, как непросто ему было это делать. Он помнил тот, советский футбол и себя в нем. Мне про него однажды сказали такую фразу: