Формула тьмы и света
Шрифт:
– О, разумеется!
– понимающе откликнулся официант.
– Вон там, у окна, сидит наш постоянный клиент. Он старый человек, очень одинокий, и любит поговорить. Но должен вас предостеречь: он слишком любит поговорить.
– Вот и хорошо!
– обрадовался Винцент.
– Мне у вас все очень интересно, я с удовольствием его послушаю.
Официант кивнул, и Харвичу показалось, что он рад за старика. И в следующую минуту лейтенант уже сидел напротив старого крылана в темно-синем строгом костюме. Почти черные крылья мыши свисали по обе стороны спинки мягкого белого стула. Харвичу понравилась общая цветовая гамма. Он любил контрасты.
Выждав,
– Вы позволите мне представиться первому?
– спросил он.
– Или на вашей планете другие правила хорошего тона?
– Меня зовут Винцент, - тут же сообщил Харвич, отлично заучивший все инструкции, полученные в Управлении. А инструкции эти гласили, что правила хорошего тона на Димее в основном такие же, как и во всех разумных мирах. Младший должен оказывать уважение старшему, и уж конечно, первым называть свое имя.
– Я слишком молод, чтобы вы мне представлялись первым, - пояснил он.
– О!
– в черных, глубоко сидящих глазах крылана мелькнуло что-то, непонятное Харвичу. Но во всяком случае, старик не обиделся и не рассердился.
– Рад это слышать. Но, поскольку я впервые в жизни так близко вижу двуногого прямоходящего, я, естественно, не в состоянии определить ваш возраст. А мое имя - Лон-Гир.
И началась беседа...
О чем только они не говорили! Харвич, несмотря на основательную сумму знаний, вколоченную в его память перед командировкой, прекрасно понимал, что ему известен лишь некий каркас, и что познакомиться с настоящей жизнью крыланов невозможно даже в Особом отделе Управления Федеральной безопасности. Конечно, все то, что собрали дипломаты, долгие годы готовившие Димею ко вступлению в Федерацию, особисты знали. Но все это оставалось голой схемой. И для того, чтобы наполнить ее дыханием, необходимо было соприкоснуться с крыланами, заглянуть в их дома и души, прислушаться к шороху их тонких перепончатых крыльев, присмотреться к странным траекториям их полета... и, конечно, вникнуть в их искусство.
И вот тут-то и обнаружилась точка преткновения.
Когда разговор, текущий по принципу свободной ассоциации, повернул к росписям на стенах кафе, Харвич сказал:
– Я вообще-то люблю примитивную живопись, но предпочитаю более яркие краски. Здесь все уж слишком пастельное.
– Примитивную?
– непонимающе глянул на него Лон-Гир.
– Что вы имеете в виду?
Харвич немножко растерялся.
– Ну, все сразу, наверное, - неуверенно сказал он.
– Линию, цвет, объемы...
– Росписи на этих стенах выполнены одним из самых известных на нашей планете художников, - суховато сказал Лон-Гир.
– И я никогда не слышал, чтобы его обвиняли в примитивизме. Наоборот, он принадлежит к числу наиболее сложных, философски мыслящих живописцев.
Харвич немного подумал.
– Может быть, мы говорим о разных вещах?
– предположил он.
– Вот, например, этот натюрморт.
– Он ткнул пальцем в ближайшую к ним стену. Говоря "примитив", я имею в виду, что, скажем, вот этот контур... ну, его линия слишком изломана, в ней нет плавности... Знаете, мне трудно об этом рассуждать, я ведь не искусствовед, я говорю просто о собственном восприятии...
Лон-Гир довольно долго молчал, поглядывая то на Винцента, то на натюрморт. Потом старик наконец заговорил - медленно, словно тщательно обдумывая каждое слово.
– Мне очень хотелось бы понять, что именно видите в этой картине вы. Но, похоже, такого понимания не будет.
–
– удивился Харвич.
Лон-Гир чуть заметно усмехнулся.
– Знаете, ваши дипломаты... Да, они долгие годы посещали нашу планету, вели переговоры, и многие из нас видели гуманоидов - издали. Но я почти уверен в том, что дипломатов интересовали только принципы общественного устройства, поскольку именно это - основа для вступления в Федерацию.
– Конечно, - кивнул Винцент.
– Ну вот, - теперь Лон-Гир уже не стал скрывать усмешки.
– А изучение всяких мелких деталей, как я понял, у вас принято оставлять до более удобных времен. И потому, похоже, ни один из гуманоидов не заметил, что мы видим мир по-другому.
– Как это - по другому?
– Харвич даже чуть привстал, пораженный странной картиной, внезапно возникшей в его воображении: в земном музее крылан смотрит на полотно Чюрлениса и видит вместо него гравюру Дорэ...
На остром мышином лице старика отразился чрезвычайный интерес. Черные глаза впились в Харвича, и Лон-Гир осторожно спросил:
– Скажите, а гуманоиды вообще обладают очень развитым воображением?
Харвич тряхнул головой, чтобы поставить мозги на место, и пожал плечами.
– Все люди разные, и воображение у всех работает по-разному. У кого сильно, у кого вообще никак.
– Жаль. Ну, я надеюсь, мы еще вернемся к этой теме. А сейчас мне пора, - сказал Лон-Гир и сразу же встал.
– Возможно, мы с вами еще встретимся. Вы надолго к нам?
– Не знаю, - ответил Харвич, тоже поднимаясь.
– Я в командировке, и все зависит от того, как пойдут дела.
– А чем, собственно, вы занимаетесь?
– Организацией туризма, - в очередной раз соврал Харвич, и тут же понял, что старый крылан ему не поверил.
Положив на стол несколько монет, Лон-Гир вышел из кафе. Харвич поспешил подойти к окну. И успел увидеть, как расправились широкие крылья, и старик мягко поплыл вверх, забирая к крыше.
Харвич вздохнул. Жаль, что люди не летают.
...Уже стемнело, а обещанных Ольшесом инспекторов все не было. И сам Даниил Петрович тоже куда-то запропастился. Харвич давно уже сидел в своем номере. Он придвинул к окну кресло и маленький столик и, прихлебывая какой-то кисловатый сок, листал иллюстрированные журналы. Но думал он о другом.
Конечно, в Управлении Федеральной безопасности Харвичу объяснили, что якобы в его потоке сознания имеется некая особая, довольно редкая составляющая, которая и помогает ему понять особенности психологии негуманоида. Но Винцент слишком хорошо заучил в детстве основной закон кармы: все, что с нами происходит, есть результат наших собственных поступков, совершенных в этой и прошлых жизнях. Так что сама по себе составляющая тут была ни при чем. Харвича интересовало, каким образом она возникла. Но ответить на этот вопрос ему могли только адепты, Мастера Учения. Однако кто же рискнет соваться к адептам по таким пустякам? В общем, было Харвичу тошно и томно. Он горестно сетовал на свою карму, заставившую его когда-то поступить в Школу патрулей... а потом его отправили стажироваться на Беатонту, прекрасную планету, где живут совсем не прекрасные гигантские пауки - сольпуги. Именно там, на Беатонте, и выяснилось, что Харвич обладает этой дурацкой составляющей, а заодно и избыточным воображением. И вот результат: сидит он на мышиной планете, ждет неведомо чего, представления не имеет, что ему делать и как... а четверым случайно забредшим на Димею существам тем временем грозит нешуточная опасность.