Формула успеха
Шрифт:
В этом конфликте были затронуты две проблемы. Поскольку нам хотелось узнать непредубежденное мнение, то расследовать первую жалобу мы попросили независимых экспертов. Те пришли к заключению, что мы действительно недоплачиваем стеклодувам, так что эта претензия рабочих была вполне справедливой. А нормы выработки рассматривала специальная комиссия, в которую вошли не только хронометристы, но и рабочие-ветераны, стеклодувы с большим опытом работы, пользующиеся у коллег уважением. Разумеется, мы всегда старались справедливо оплачивать труд и в этом случае тоже смогли ликвидировать стихийно возникший дисбаланс.
В то время как политики пытались сформировать наше первое правительство,
Агентом по сбыту там был швед, Герберт Кастенгрен, а агентом по техническим вопросам — голландец, Ринсе Хилкема. Кастенгрен, у которого имелись налаженные отношения с ведущими политиками и чиновниками, регулярно встречался с ними для обсуждения текущей ситуации и был очень полезен. Однако случилось так, что секретарша у него была немка, и к тому же время от времени его посещали наши эйндховенские «вервальтеры», в особенности доктор Газе, которому немцы доверяли финансовые вопросы. Тот самый доктор Газе, который так усложнил мне жизнь во время нашей поездки в Швейцарию в 1943 году. Газе и в Швеции пытался протолкнуть кое-какие нововведения, которым Кастенгрен противился, как только мог. Тем не менее немцев принимали вежливо, что вызвало острое раздражение у голландцев, работавших в нашем шведском представительстве, и пуще всего у Хилкема. Он поклялся, что, как только Гитлера победят, шведы, и в первую очередь Кастенгрен, заплатят за свое поведение. Так что Кастенгрен с Хилкема были на ножах. Оттен, будучи в Лондоне, высказал Кастенгрену, что он обо всем этом думает, в результате чего тот решил покинуть «Филипс». Так обстояли дела на момент моего приезда в Стокгольм.
Скоро мне стало ясно, до какой степени сложным было положение Швеции. Более всего страна хотела оставаться нейтральной, поскольку, подобно Швейцарии, была полностью окружена территориями, контролируемыми немцами, и не могла рассчитывать на поддержку союзников. Однако наши филипсовцы там более всего были озабочены запуском нового завода и организацией сбыта продукции. В какой-то момент потребовались деньги, а получить их не представлялось возможным ни из Голландии, ни из Соединенных Штатов. Поэтому Кастенгрен решил обратиться к своему старому партнеру по теннису, шведскому банкиру Маркусу Валленбергу:
— Моей компании немедленно нужны деньги.
— Много ли?
— Около пятнадцати миллионов крон.
(В те дни это была весьма ощутимая сумма.)
— Под какой залог?
— Ни под какой. Разве что под себя самого!
Валленберг знал Герберта Кастенгрена как честного и толкового бизнесмена. Он дал шведскому «Филипсу» пятнадцать миллионов крон безо всяких гарантий, и работу удалось продолжить.
Поскольку я знал, что такое немецкая оккупация, я очень хорошо понимал чувства голландцев и не мог не понимать также, что шведы, оказавшиеся в мешке, были вынуждены приспосабливаться к немцам. Короче говоря, все было очень непросто, но в конце концов я заставил их помириться. Кастенгрен, который ради «Филипса» рисковал своим добрым именем, остался с компанией, и мы разрешили щекотливую ситуацию в стране, где люди были склонны смотреть на вещи совсем иначе, чем мы в Голландии.
В Готенбурге у меня произошла встреча другого характера. В лагере Красного Креста, который там размещался, я навестил группу евреек, в июне 1944 года депортированных в Германию из Вюгтского лагеря. Первая попытка немцев вывезти их окончилась неудачей ввиду яростного сопротивления наших филипсовцев.
Что эти женщины пережили, словами не выразить. Сначала их привезли в печально известный лагерь уничтожения Освенцим, где они видели, как целый состав из Венгрии, детей и стариков, раздели донага и отправили в газовые печи. Филипсовская группа из Хертогенбоса после множества ужасных перипетий оказалась, однако, на заводе «Телефункен» в Райхенбахе. Трудились там с шести утра до шести вечера, но кормили рабочих сравнительно неплохо.
После того как завод разбомбили, группу мотало по всей Германии и Чехословакии, после этого они оказались на подземном заводе в Миндене, в Вестфалии. Там женщины работали с инструментами, вывезенными из филипсовских мастерских в Вюгте, и нашли на них нацарапанные голландские женские имена. В начале апреля их опять перевезли, избивая и перегоняя из вагона в вагон, уже на другой подземный завод. Наконец они оказались в Гамбурге, где после капитуляции их принял на свое попечение Красный Крест. Измученных, изголодавшихся, завшивленных, их подлечили, подкормили, одели и морем доставили в Готенбург. Когда мы свиделись, шла подготовка к их репатриации.
Кое-кого из них я знал по Вюгту. Растроганный этой встречей, я вспомнил, как мучительно раздумывал в 1943 году, устраивать ли в лагере мастерские. Эти люди были живым доказательством того, что решение мы приняли правильное.
После этого неделю я провел в Осло. С норвежцами общаться оказалось куда легче, чем со шведами: наши страны были в одной лодке.
На следующий день после моего возвращения я явился на работу в превосходном состоянии духа. На письменном столе меня ждала телеграмма. Первым делом я глянул на подпись: Лифтинк, новоназначенный министр финансов. Прочел сообщение: в связи с займом деятельность «Филипса» подлежит контролю, осуществлять который будет правительственный комиссар. Меня будто ударили по лицу. Сама мысль об этом была оскорбительна. Во время оккупации мы делали все, чтобы насолить немцам. Исхитрились сохранить компанию в относительной целости, но, в отличие от многих других фирм, наши денежные запасы были исчерпаны, а заводы разрушены. Потребность наша в помощи правительства была более чем очевидна. Зачем же тогда этот правительственный комиссар?
Мы избавились от «вервальтеров» — и теперь на их месте окажется он?
Возмущенный до глубины души, я тут же поехал в Гаагу — нелегкое, между прочим, дело, ведь все крупные мосты были взорваны. Переговорил там с несколькими министрами правительственного кабинета и тут начал понимать, что, собственно, крылось за телеграммой. Посланная как раз в тот момент, когда мои коллеги Оттен, Лаупарт и ван Валсем были в Америке, а я — в Швеции, она мотивировалась страхом, что «Филипс» рассматривает возможность перенести свою штаб-квартиру за пределы Голландии. Это было, разумеется, совершенно немыслимым для нас делом. Я побеседовал с Лифтинком, а потом и с премьер-министром, и они пообещали подумать.
Л. Й. Трип, восстановленный на посту управляющего Национальным банком, занимался разработкой условий, за соблюдением которых и должен был присматривать комиссар. Я направился в Амстердам, чтобы объяснить Трипу, почему считаю смехотворным введение всех этих условий. На мой взгляд, как человек, при немцах бывший управляющим банком и на себе испытавший, что это такое, когда лезут в твои дела, он мог бы отнестись к делу иначе и намекнуть министру, что так оно не делается.
От Трипа я направился к Тасу Грейданусу, которого уже назначили правительственным комиссаром на «Филипс». Грейданус был самый очаровательный человек, какого только можно вообразить, типичный либеральный банкир и уж, конечно, никак не сторонник правительственного вмешательства.