Формула Вечности
Шрифт:
– На водку, – уточнил Хамелеон. – С хлеба на водку. Тебя мне было жаль, сестренка, не скрою. А мать – нет. И отца тоже. Ненавижу безвольных и чокнутых. Батя еще столько сделать мог, а вместо этого в отшельники подался. Он ведь одним из лучших охотников был, и не по местным меркам, а в мировом масштабе… в европейском – точно. Полвека назад назови любому Вечному имя Бриан, мокрые штаны обеспечены. Триста лет имя гремело! А потом вдруг – раз, и перегорел наставник Бриан. Хорошо, хоть меня успел выучить себе на смену.
– А мама тебе чем не угодила? – Женя нахмурилась и,
– Что ты понимаешь, дура малолетняя! – вскипел Хамелеон, сжимая кулаки. – Наше дело… наша борьба… она превыше всего! Выше всех родственных чувств, даже выше инстинкта самосохранения! Все эти сантименты – пыль, прах, ничто! Наши жизни это… бои местного значения… да что там! Это лишь крохотные стычки в войне за выживание вида! При таком масштабе борьбы отдельные судьбы – это щепки! Они всегда летели и будут лететь, пока мы не вырубим весь этот чертов лес, то есть Цех! Или пока он не уничтожит нас, третьего не дано!
Казалось, что в порыве гнева он готов засветить сестрице промеж глаз. Туманову такое развитие событий определенно было ни к чему, и он решил рискнуть здоровьем. Благо, что у бессмертного, да к тому же Избранного, этого добра хоть отбавляй.
– Извините, что вмешиваюсь в семейную сцену, – Туманов втиснулся между Хамелеонами, – но, во-первых, борьба отложена, если я правильно понял твой отчет о результатах переговоров с Джонатаном, а во-вторых, «третье» все-таки дано. Это Враг. Будет глупо ослаблять нашу и без того хилую команду, калеча друг друга за прошлые обиды.
Вряд ли его слова дошли до разгоряченных Хамелеонов, но спокойный тон возымел действие. Женя пробурчала что-то невнятное, но наверняка оскорбительное и отошла в сторонку. Храмовников тоже расслабился, разжал кулаки и нервно усмехнулся.
– Вот почему до последнего времени ни одна женщина не становилась охотником. Слишком сентиментальные создания. Даже нашего рода-племени. Семья, родня, всякие глупые условности… с таким настроем настоящим Хамелеоном не стать. У настоящего воина нет чувств, нет привязанностей, нет сомнений. Только цель!
– Пипец какой-то! – фыркнула Женя, мотая головой. – Насколько же я была слепой! Не смогла рассмотреть, какую гадину холила и лелеяла. Тебе электричеством лечиться надо, братец. Охотник сраный! Псих-одиночка! Привязанностей у него нет! Может быть, сыщик был прав тогда у вагонов, может, отца убил все-таки ты, а не Кощей? Признайся, раз уж пошла такая пьянка!
– Я никогда не убивал Хамелеонов! – Храмовникова буквально затрясло от возмущения. – Даже твоего недоделанного Кощея не стал бы убивать! А наставника убили бритоголовые!
–
– Все, брэк! – прикрикнул на них Туманов. – Все равно не подеретесь, не дам! Вашего «героицкого папашку» убил Враг, я уверен. И Кощея тоже. Вот вам, кстати сказать, еще один мотив, чтобы заткнуться и заключить перемирие. Женя, твой угол вон тот, где кухня. Завари чай. Володя, у тебя чай есть?
– Есть, – Хамелеон взглянул на сыщика исподлобья и кивнул. – В шкафу над плитой.
– Вот и отлично. – Туманов подтолкнул Женю в нужном направлении. – Марш! А мы с тобой, экстремист, делом займемся. Ваххабизм свой позже будешь проповедовать, среди бритоголовых.
– Не ваххабизм это, а миссия, Вечностью данная, – буркнул Хамелеон и махнул рукой. – А-а, тебе не понять, ты же наполовину Вечный.
– Тут в твоей монолитной версии мироустройства дырка, – спокойно возразил Туманов. – Будь я Вечным, даже полукровкой, ты бы меня давно придушил. Избранный я, Володя, как ни хвастливо это звучит. И это значит, что у меня тоже миссия имеется, причем почище твоей. Не мочить бессмертных в сортире, а спасать и Вечных, и смертных, и даже таких мизантропов, как ты. Так что засунь свою фашистскую натуру сам знаешь куда и начинай мыслить конструктивно, без идеологических истерик.
– Надо же… начальство появилось, – Хамелеон скептически поморщился, но все-таки заметно сник.
Пройдя к столику с аппаратурой, он уселся в компьютерное кресло и принялся массировать затылок. Видимо, после «душа» из осколков гранаты, а потом еще и пули в башку его донимали головные боли. Туманов уже подметил, что бессмертие Хамелеонов несколько отличается от «обычного». У Виктора, после того как проходил болевой шок, рана затягивалась, а кости срастались, оставалась лишь слабость, да и то ненадолго. У Хамелеонов же смертельные повреждения оставляли некий виртуальный след. Женя во время пешего марша спотыкалась, периодически теряя координацию, а под влиянием вражеского гипноза «зависала». А ее брат («умиравший» оба раза от черепно-мозговых повреждений) определенно мучился мигренью. Но ему-то было поделом.
«Куда только подевались и наглость, и цинизм, и гнев? – подумал Туманов удовлетворенно. – А еще удивлялся, как это его папаша сломаться посмел? Всего-то после трехсот лет по локоть в крови! У каждого есть свой предел прочности, Володя. У тебя тоже…»
Сыщик по-хозяйски обошел бункер, изучая разложенное на полках имущество, заглянул Жене через плечо – чай был почти готов – и уселся напротив Храмовникова в ротанговое кресло-качалку. Судя по скрипу и степени засаленности, кресло было древним. Просто антикварным. А досталось оно Хамелеону наверняка в качестве трофея во время обследования соседних дач на предмет обустройства в них схрона. Однако ни то, ни другое не мешало Туманову наслаждаться столь редкостным по степени удовольствия процессом, как покачивание в плетеном кресле. Кто качался, тот поймет, о чем речь.