Фрагментация памяти
Шрифт:
Я копался во внутренностях «Тьмы на троих», получая удовольствие от страха, накатывающего тогда, когда бежать становилось некуда. Когда в жизни не происходит ничего осмысленного, есть свой юмор в том, чтобы предаться дикому ужасу, продирающему как электрический удар. Хорроры давно стали любимым развлечением офисного планктона, отводящего душу в неестественном мраке. И я и Гарри подсели на порции напряжения, от которого на позвоночнике вставали дыбом волосы. «Тьма на троих» не требовала быстрой реакции, в ней отсутствовал привычный для турнирных игр боевой азарт, но популярность новой вещи среди геймеров зашкаливала. Всех тянуло временно сменить кровавую баню на зараженное вирусом обаяние игрушки для психодизайнеров. Рецензенты и рекламщики исходили на нет, изощряясь в сравнениях,
Суть «Тьмы на троих» заключалась в том, что команда из трех человек должна была найти выход из лабиринта, состоящего из пространства и смещений времени. Задерживаться в одном месте запрещалось – стоило замешкаться, как мир истончался, пропуская внутрь зло. Постоянная угроза нагнетала обстановку даже тогда, когда времени вроде бы хватало. Иногда нужно было одновременно жить в разных сюжетах, переключение между которыми осуществлялось по закону электронного трипа. Самое неприятная и основополагающая деталь игры – это изменение членов команды по мере продвижения, за счет чего они исполняли придуманную для них роль и служили дополнительным источником страха. Я не знал, как рыжей удалось сделать настолько противоестественную вещь. «Тьма на троих» демонстрировала все цвета смерти, но почему-то тянуло вернуться, чтобы опять пережить миг, когда сосуды сужаются до размеров точки, а голова расслаивается под черной радугой.
Мэд присутствовал рядом, просеивая наш путь в режиме код-хантера. С тех пор как мы начали, джокер не произнес ни слова, он существовал на периферии зрения и отыскивал узловые координаты, способные связать Ре и Среду. Мэд отлично владел собой, проходил сквозь психологические ловушки, словно призрак. Вероятно, сказывался его опыт в играх или обыкновенная сдержанность, но чем дальше, тем медленнее мы двигались. Советы Стар не помогали, «вилка» заполняла голову расплавленной медью. Но стоило выдрать из затылка контакты, как штиль гостиничного номера и застывшая фигура Гарри, зависшего над засыпанным желтыми кристаллами столом, тянула немедленно погрузиться обратно.
Ни я, ни священник не обладали знаниями для того, чтобы «Тьма на троих» прогнулась и рассыпалась на цифры. Не знаю, что двигало Мэдом, когда он опять решил нам помочь, – скорее всего, интерес перед задачей, с которой он прежде не встречался. Использование геометрических ходулей Ре не давало ему покоя. Он поделился с нами частью выкладок и гипотез, но я не понял и половины из того, что объяснял джокер. Наше объединение показалось весьма разумным: я разбирался в железе, электронике и аппаратной защите, Гарри генерировал идеи, Стар находила уязвимости и рассказывала о продуктах корпорации то, чего мы не знали, а Мэд реализовывал самую сложную часть плана. Меня больше интересовали возможности новой «вилки», ее принцип действия был слишком тонок, она вызывала у меня недоверие.
«Джокер не может найти вход из Ре», – Гарри повернулся, вокруг его глаз темнели воронки.
Эротичность обнаженных контактов, неизолированные провода, маленькие печатки микросхем, которые можно вдавливать в кожу, пузырящуюся расплавленной пластмассой, – я как будто проникал в сущность того, что скрывается под движениями Среды. Запах электричества, мерцающие связи между объектами, эхо искаженных звуков, пропущенных через фильтр, измененные частоты, забитые тупыми штырями точно под подбородок, где мягко шевелится кожа. Каждый объект невероятен, за каждым ощущением стоит принудительное возбуждение нейронов. Сексуальность Среды столь же неопровержима, как краш мозговых тканей под влиянием нч-инъектора. Без чувства сопричастности к ней невозможно существовать; ты всегда должен быть подключен,
«Тебе придется остаться здесь, чтобы активировать «дыру». Если продержишься пятнадцать минут, я доберусь до следующей», – Гарри помчался вперед, оставляя за собой тонкую тень.
Плоская черная картинка отделилась от траектории движения священника, скрывшегося между пепельных стен, и окоченела. Она как будто отвалилась от него, осталась без хозяина и теперь торчала среди травы. Тень была острой, без ширины, и когда разворачивалась, то терялась в воздухе, чтобы потом возникнуть из неразличимой линии толщиной в один атом. Ее вращение становилось более осмысленным, как будто у тени появлялись желания. Ассоциации накатывали постепенно, приводя за собой страх, увеличивающийся в геометрической прогрессии. Молчаливая дуэль внимания между мной и тенью взбивала воздух, и вскоре он поплыл, начал покрываться рябью. Я ощущал, как прозрачные отростки тронутого порчей пространства тянутся ко мне, прилипают к коже застывшими и разбухшими клейкими нитями, а потом начинают увлекать к себе, растягивая прорезиненное лицо. Я даже знал, что тень смотрит на меня, хотя у нее нет глаз.
Стар хорошо подготовила нас к тому, что можно встретить в коридорах «Тьмы на троих», но этого все-таки оказалось недостаточно. Основной каркас изменили, дополнили, а психологические эффекты, за которые рыжую ценили в Корпорации, отбирали контроль над действиями. Игра была непредсказуема.
«У меня не получается активировать порталы Ре. Надо продумать другой вариант. Выходим», – это Мэд, но я не мог ему ответить, потому что мышцы парализовало.
Они растягивались склизкой сетью вслед за устремившимся в сторону тени воздухом, провисая тяжелыми дугами волокон. Рябь пространства начала звучать, как мог бы сердито громыхать падающий гравий. Оглушительное шипение сморщивало пространство еще сильнее, я закипел, раздражение кожи передавалось всему телу, заставляло руки судорожно подергиваться. Вибрация тени вступала в конфликт с внутренним ритмом, одна ткань вздыбливалась навстречу другой, и было очевидно, что скоро моя оболочка просто порвется.
Я не видел никаких препятствий к тому, чтобы погибнуть от искусственных пыток – в трущобах такое случалось из-за плохой регулировки оборудования, а здесь – от его нечеловеческой идеальности. Однако я не мог воспринимать наши приключения всерьез – все происходило слишком сумбурно и слишком быстро, не выходя за границы специфической шутки. Хакеры, взломщики кода ассоциировались с долгой подготовкой, скучным прочесыванием трехмерных коридоров, поиском лазеек, сканированием, тренировками, с мастерством, наконец, а мы не ломали, мы вламывались. Никакой системы в происходящем не было.
«Мэдди, я только что избавился от десятерых карликов-доппельгангеров и не собираюсь останавливаться. Я почти пришел», – Гарри отключился от связи.
«В игре феноменально высокий уровень чувствительности, – не сдавался Мэд. – Я не смогу идти дальше без вас, а Ре не воспринимает мои команды. Я не учел чего-то».
«Так учти», – выдавил я.
Каждое из волокон, которые тень вытащила из меня, натянулось, словно поводья. Лицо свело, половина кожного покрова стала стекать в сторону под рев рваного пространства, я пузырился, разваливаясь на границе между двумя мирами. Джокер сердито выругался и замолчал.
Мне не было по-настоящему страшно, скорее любопытно, но потом паника спрессовала горло. Когда казалось, что неприятный вираж прекращается и я смогу выбраться, я снова оказывался в начальной точке; лестница стадий разложения за счет этого становилась бесконечной, выводя на новую орбиту. Положение, в которое я попал, являлось всего лишь мелкой деталью в рисунке, которому не было видно конца. Это прояснило настоящий смысл выражения «вечные муки в аду», и я был готов сбежать. Строго говоря, я даже не чувствовал себя человеком, чем-то отдельным от аппаратуры; я стал частью геометрического узора, попавшего в разлом ножниц.