Франция. Большой исторический путеводитель
Шрифт:
Большинство принадлежало центру- конституционалистам. Они не были едины - среди них достаточно отчетливо различались умеренные и более решительные. Последних возглавлял Антуан Барнав (1761-1793 гг.) - молодой, но достаточно известный социолог. Эта группа первоочередной задачей считала ограничение королевской власти.
Наиболее значительной фигурой среди умеренных был граф Мирабо. Все помнили, как уверенно стоял он на демократических позициях во время выборов и в начальный период работы собрания, одинаково резко выступая против высших сословий и двора. Но увидев, что по мере разрушения старого порядка новый не очень спешит ему на смену, стал указывать на опасность разрастания народного движения.
Объективно поведение Мирабо заметно повлияло на развитие событий, и повлияло не лучшим образом. Он дискредитировал линию умеренных, линию политического компромисса, усиливая тем самым позиции непримиримых радикалов вроде Робеспьера. Это при том, что король тоже не был сторонником доверительного диалога, его надо было постараться склонить к нему. Людовика тяготило положение государя, которого постоянно ущемляют в его правах. Похоже, его небезосновательно подозревали в симпатиях к принцам-эмигрантам.
4 февраля на торжественном заседании Учредительного собрания Людовик XVI утвердил текст французской конституции. Она начиналась «Декларацией прав», которая утверждала принципы равноправия и свободы личности. Первый пункт гласил: «Люди рождаются и остаются свободными и равными в правах. Общественные различия могут быть основаны только на общей пользе».
Были уничтожены все сословные преграды и преимущества, налоговое неравенство. Провозглашалась свобода совести, отменены все ограничения, довлевшие над протестантами и евреями. Вводилась свобода печати, цензура упразднялась. Суд стал всесословным, бесплатным и гласным, решения по уголовным делам выносились избранными из числа горожан присяжными заседателями.
В соответствии с учением о народовластии, было декларировано: «Основа верховной власти заключена в нации… Закон есть выражение общей воли». Утверждался принцип разделения властей: «Общество, в котором нет разделения властей, не имеет и конституции».
Король и его министры наделялись исполнительной властью, законодательная передавалась однопалатному Законодательному собранию, которое должно было сменить Учредительное. Король получал право «вето» - он мог приостановить вступление в действие любого принятого собранием закона. Но если закон повторно принимался новым составом депутатов, запрет терял силу.
Опыт двурушничества Мирабо подтолкнул, несмотря на протесты, к принятию решения: министры ни в коем случае не должны принадлежать к палате и не могут присутствовать на ее заседаниях.
Было упразднено старое деление страны на провинции, с их различиями в управлении и в привилегиях. Уничтожались внутренние таможни, соляной и прочие территориально дифференцированные налоги. Королевство было объявлено «единым и нераздельным», а для удобства управления им создавалось 83 департамента, примерно равных по численности населения и имеющих границы, определяемые
Поскольку прежняя чиновная власть на местах, возглавляемая интендантами, вызвала против себя всеобщее озлобление, вводилось полное самоуправление. От местных общин до департаментов судьи, мэры, старосты, сборщики налогов и т.д. становились выборными, вышестоящая власть не могла ни назначать, ни смещать их. Отменялась система откупов налогов. Вводился один прямой налог на землю, дома, торговые и промышленные заведения.
Несмотря на то, что было декларировано право всех граждан «лично или через представителей участвовать в издании законов», буржуазное по преимуществу собрание установило довольно значительный избирательный ценз, связанный с обладанием собственностью и доходами. Из 26 миллионов французов могли избирать 4,3 миллиона, а быть избранными - гораздо меньше (следует напомнить, что об избирательном праве для женщин вопрос тогда нигде даже не ставился. В Швейцарии они получили его совсем недавно). Бедняки, и в их числе большинство рабочих, в лучшем случае могли за кого-то проголосовать - от участия в управлении даже на местном уровне они были отстранены.
Одновременно с разработкой конституции, готовились крестьянская и церковная реформы, проведенные в 1790 г.
Богатства церкви были огромны, и Мирабо резонно заметил в собрании, что «наставникам морали» не подобает владеть ими, когда столько насущных потребностей у государства. Учредительное собрание объявило владения церкви «национальными имуществами» и пустило их в продажу с торгов. Ожидалось, что выручка составит не, менее 400 млн. Простые священники - депутаты собрания одобрили это решение. Государство должно было обеспечивать духовенство жалованьем.
Но с чем никто из священнослужителей согласиться не мог - это решение упразднить во французской церкви сан архиепископа, а также ввести выборность священников и епископов мирянами. Избрание епископа не подлежало утверждению папой, его лишь ставили в известность «как видимого главу церкви». Все служители церкви должны были присягать не папе, а на верность конституции - как чиновники. В их рядах произошел раскол, многие не могли отказаться от подчинения папе, признаваемому ими наместником Бога на земле, и они не принимали светскую присягу.
Большую часть церковных земель приобрели буржуазия и крестьяне. Когда на рассмотрение собрания поступило предложение наделить землей сельскую бедноту, оно выступило против.
То, что крестьяне, пожелавшие окончательно размежеваться с помещиком, единовременно должны выплатить ему сумму податей за много лет вперед, было утверждено законодательно. При этом государство не собиралось кредитовать их. Но у большинства крестьян не было ни денег, ни желания платить. Летом 1790 г. прошла волна погромов помещичьих имений и самочинных захватов урожая.
Так же равнодушно отнеслось собрание и к положению рабочих. Оно ликвидировало старые цехи, позволявшие хозяевам согласованно держать в руках своих работников, но и последним, а также фабричным рабочим запрещено было объединяться в коалиции (раньше у подмастерьев такая возможность была). Оба решения мотивировались тем, что «никому не дозволено внушать гражданам какой-либо промежуточный интерес, отделять их от общего дела духом корпорации». Но ставить на одну доску собственников, которые всегда найдут возможность договориться, и рабочую бедноту вряд ли было справедливо.