Француженки едят с удовольствием. Уроки любви и кулинарии от современной Джулии Чайлд

Ма Анн

«Вам нравится?» – спросил агент, и я приложила все усилия, чтобы нахмуриться.

«Мне надо, чтобы муж посмотрел». – Я старалась вложить нотку сомнения в свой голос.

«Как насчет завтра? – спросила она. – На квартиру уже много претендентов».

«Ты уверена, что это та самая квартира? – спросил меня Кельвин. – Несмотря на то что там только одна ванная?»

«И кухня ужасного цвета… нужно

менять электропроводку… и она меньше, чем мы хотели». – Вечером я уже не была так уверена.

Но на следующий день я наблюдала за Кельвином, исследующим квартиру. Возможно, дело было в свете дневного солнца, но его лицо светилось радостью. Мы оба пытались сохранить невозмутимость перед агентом, но, когда вышли на улицу, он выпалил: «Ты права. Это она. Ты нашла ее».

«Ты уверен? Кухня?..»

«Все, что ей нужно, – это немного любви».

Мы стояли на углу улицы и улыбались друг другу. Я начала мямлить что-то о том, что мне страшно вот так сразу потратить все наши сбережения, но потом взглянула на Кельвина и замолчала. Его выражение лица, я уверена, отражало мое, а в его глазах я увидела умиротворение.

Через пять минут мы перезвонили агенту и предложили свою цену. А через несколько месяцев – и долгого административного хождения по мукам – мы собрались в тихом приемном зале нотариуса, чтобы подписать сделку.

«Bienvenue a Paris, – сказал агент, пока чернила высыхали на договоре. – Bienvenue chez vous» [377] .

Одной из первых вещей, купленных мной для нашей новой квартиры, была фотография Джулии Чайлд в ее парижской кухне. Я предназначала ее для своей. Когда мы въехали в наш новый дом, а было это облачным июньским днем, почти через год после покупки, – первым делом я повесила фото на стену.

377

Добро пожаловать в Париж… Добро пожаловать в ваш новый дом (фр.).

Прошло два года, с тех пор как Кельвин вернулся из Багдада. В мановение ока передо мной промелькнули позолоченные виньетки

чугунных решеток, полосатые прилавки рынков под открытым небом, мощеные улицы – и мы уже отправлялись на новое задание, на этот раз в Вашингтон. Днем раньше перевозчики очистили нашу перевернутую вверх дном квартиру на бульваре Распель: комнаты стояли пустые, неубранные и как будто неприкаянные. Мне было очень тяжело прощаться с местом, где я пережила, пожалуй, самые счастливые и самые трудные дни в своей жизни. Но я стиснула руку Кельвина, и он помог мне забраться в такси до рю де Лю, где нас ждал следующий жизненный этап.

Но Париж. Он все так же притягивал меня своими еженедельными рынками под открытым небом, голосами француженок, похожими на пение птиц, обаянием французов со свитерами пастельных цветов, накинутыми на плечи.

Я подумала о том, что нет ничего лучше, чем быть американкой в Париже.

Но неотъемлемой частью романтики всегда была боль расставания. Отпуск заканчивался, срок действия визы истекал, и в конечном итоге приходится возвращаться домой. Я распаковывала стопку сине-белых тарелок с блошиного рынка на нашей новой кухне, и на меня обрушилась волна облегчения и благодарности за то, что мы нашли эту крошечную гавань, то место, которое мы можем любить издалека и к которому можем мысленно возвращаться в самые трудные моменты жизни.

В 1952 году Пол Чайлд завершил свою работу в американском консульстве в Париже, после чего он и Джулия никогда более не жили во Франции. (Хотя у них был небольшой каменный домик в Провансе, куда они приезжали в отпуск.) Будучи честной сама с собой, я признавала, что я, скорее всего, уже никогда не буду постоянно жить в Париже, – горькая правда, от которой замирало мое сердце.

Но мысли о Джулии натолкнули меня на размышления о том, что в жизни важнее всего: простой человеческий акт общей трапезы с теми, кого ты любишь, пусть даже и в том месте, которое тебе не очень-то по душе. По какой-то непонятной причине вкус пищи улучшается, если ты находишься в компании дорогого человека. Я подняла глаза к фотографии Джулии в ее кухне на Рю де Лю. Надеюсь, что она присмотрит тут за всем до моего возвращения.