Французская жена

Берсенева Анна

Феликс отвернулся от него и сел на противоположную полку, разглядывая в окно людей на перроне. Хоть мама и сказала, что не опоздает, но он все же волновался за нее. Он-то знал, какая она легкомысленная, как вечно забывает о самом необходимом. Кстати, и билеты ведь у нее, и она вполне может их потерять.

«Это-то как раз ерунда, – подумал Феликс. – Не сильно-то хочется ехать на этот Урал».

Поезд неожиданно дернулся. Феликс вскочил с полки и бросился к выходу из купе. Ну конечно, он так и знал, что мама

опоздает!

Но тут дверь купе отъехала в сторону, и мама появилась на пороге.

– А ты уже решил, что я опаздываю! – засмеялась она. – Нет, я все сделала вовремя.

– Что ты сделала вовремя? – не понял Феликс.

Но вместо того чтобы ответить на его вопрос, мама спросила тем же веселым тоном:

– Ну как, вы уже познакомились?

– С кем?

Феликс оглянулся. Это был глупый жест – он и так знал, что в купе только один пассажир, вот этот, с нервным лицом, и о ком же мама…

И тут он понял, о ком она говорит.

– Коля, ну что же ты? – с веселой укоризной в голосе сказала мама. – Познакомился бы с Филькой.

– А как я должен с ним знакомиться? – пожал плечами этот неприятный человек. – Он молчит, и я молчу. Я навязываться не привык.

– Филенька, – быстро проговорила мама, – познакомься, пожалуйста. Это и есть наш Коля. Вообще-то он Николай Петрович, но для нас с тобой просто Коля. Наш Коля, – зачем-то повторила она.

Феликс молчал. Николай молчал тоже. Но ему, в отличие от Феликса, это молчание, похоже, не доставляло ни малейшего затруднения.

– Он… с нами поедет? – наконец выдавил из себя Феликс.

– Не он с нами, а мы с ним, – засмеялась мама. – Ведь я его жена, значит, повсюду должна следовать за мужем. В горе и в радости, в здравии и в болезни. Понимаешь?

Что он должен понимать, Феликс не знал. Но то, что этот человек вошел теперь в его жизнь навсегда, он понял сразу. Он простирался в Феликсовой жизни далеко вперед, как огромное пространство, в которое они въезжали на стучащем колесами поезде.

Николай окинул Феликса взглядом. Взгляд был жесткий, оценивающий, Феликс сразу это понял и сразу же рассердился.

«Кто он такой, чтобы меня оценивать?» – мелькнуло у него в голове.

Он тоже провел взглядом по Николаеву лицу, зная, что этот его взгляд говорит сейчас: «А мне до тебя вообще никакого дела нет. Живи как знаешь».

Конечно, при этом Феликс не только ничего не произнес вслух, но даже плотнее сжал губы.

– Что ж, как знаешь – значит, как знаешь… – вдруг проговорил Николай.

«Как он догадался?!» – с ужасом подумал Феликс.

Николай усмехнулся, не отводя глаз от его лица. Феликс вздрогнул.

Феликс вздрогнул. Телефон в кармане его куртки звонил уже, наверное, целую минуту. Этот номер мало кто знал: он купил его только здесь, в Париже, а знакомых у него

здесь было немного. Но на всякий случай он настороженно вгляделся в дисплей, прежде чем ответить. Нет, звонок не из России – определяется французский номер.

И голос в трубке тоже был французский. Феликс понял это сразу, хотя женщина говорила по-русски. Интонации у нее были французские: каждая фраза взлетала вверх своим окончанием.

– Добрый день. Это вы, Феликс?

Принимая телефонный вызов, он – опять-таки на всякий случай – не назвался. И только услышав этот голос, Феликс вздохнул с облегчением.

– Да, Мария, – сказал он. – Я слушаю вас.

Глава 14

– Нет, Катюша, не так. Не надо сжимать губы, когда говоришь «боку». Вот послушай: я произношу звук «у» открыто – «мерси боку».

– А я не хочу-у открыто… А мне закрыто лу-учше… – капризно тянула за полуприкрытой дверью девчонка. – Я закрыто буду говори-ить…

Обычно, работая, Феликс не прислушивался к тому, что происходит вокруг него. Жизнь людей, у которых он работал, совершенно его не интересовала. Он приучил себя к этому еще в Москве и много раз убеждался, что это правильно. Люди, у которых была дорогая старинная мебель – во всяком случае, те из них, которые имели возможность ее реставрировать, – чаще всего были людьми такого качества, которое не казалось Феликсу достойным интереса.

Вот и эта девчонка из того же питомника. Общим способом производят их всех – вялых, глупых, самодовольных, уверенных в своем праве быть именно такими и немедленно это свое право демонстрировать, если вдруг сдуру покажешь, будто обращаешь на них хоть малейшее внимание.

И как только у Марии хватает терпения в сто первый раз поправлять ошибки этой Катюши?

– Если ты будешь произносить слово «боку» с закрытым звуком, то вся фраза сразу же сделается неприличной, и все станут над тобой смеяться, – не меняя интонации, сказала Мария.

Интонация у нее сейчас была такая, какой Феликсу никогда не приходилось слышать. Обычно в подобных случаях у человека в голосе звучит или металл, или раздражение, или усталая тоска. В этом голосе ничего такого не звучало. Он был ясен и тверд, притом тверд каким-то особенным, не металлическим образом.

Раньше Феликс не замечал в Марии твердости, даже наоборот, а ведь он был проницателен.

– А вот не станут смеяться! – завопила Катюша. – Я папе скажу – и не станут! Мой папа им всем наваляет!

– Может быть. Но это значит, что ты будешь играть только со своим папой, а не с детьми.

Девчонка замолчала – видимо, обдумывала перспективу играть со своим папой.

– Ладно, – недовольным тоном проговорила она наконец. – Покажи еще раз, как надо рот открывать.

– Покажите.