Французский детектив
Шрифт:
— Все те семь лет, которые предшествовали вашему приезду в Санак, вы переписывались с Жаком Вотье?
— Я писала ему каждую неделю. Первые два года вместо него мне отвечал мсье Роделек. Затем Жак стал писать сам с помощью алфавита Брайля, который я хорошо понимала. Отвечала я ему таким же образом.
— Вы помните товарища Жака Вотье, который был немного постарше его и тоже воспитывался в Санаке, Жана Дони?
— Да, — спокойно ответила Соланж.
— Суду важно, мадам, получить ваше разъяснение по одному конкретному пункту. Жан Дони утверждал в этом зале, будто у
— Какой разговор? — быстро откликнулась Соланж.
Председатель обратился к секретарю:
— Зачитайте мадам Вотье показания свидетеля Жана Дони.
Молодая женщина молча выслушала зачитанные секретарем показания. Затем председатель спросил:
— Вы согласны, мадам, с содержанием этих показаний?
— Жан Дони, — твердо ответила она, — в связи с этим несчастным случаем, не имевшим, к счастью, тяжелых последствий, позволил себе сделать лживые утверждения, которые выставляют его в благородном свете, хотя в действительности его поведение было далеко не таким. Чтобы Жак затащил меня в этот садовый домик и попытался овладеть мной! Это смешно! Жак слишком уважал меня. Я не могу сказать этого о Жане Дони, моем ровеснике, чьи манеры мне всегда не нравились Именно он сыграл в тот день гнусную роль и несет ответственность за все случившееся.
— Что вы имеете в виду, мадам?
— Я надеюсь, господин председатель, что суд меня достаточно хорошо понял, и нет нужды возвращаться к событию, которое никакого интереса не представляет. И я настаиваю, что никогда никакого доверительного разговора с Жаном Дони у меня не было.
— Суд принимает к сведению ваше заявление и хотел бы знать теперь, мадам, следующее: участвовали ли вы в написании романа Жака Вотье?
— Нет. Жак один написал «Одинокого». Я только собирала по его просьбе документы, которые ему были нужны. А мсье Роделек взялся переложить роман на обычное письмо.
— Но все же, мадам, не были ли вы в какой-то степени вдохновительницей произведения, в частности тех страниц, где речь идет о семье героя? — с намеком задал вопрос генеральный адвокат Бертье.
— То, что вы сказали сейчас, мсье, не очень красиво, — ответила молодая женщина. — Если я правильно поняла смысл ваших слов, вы хотите сделать меня виновной в том, что Жак так резко высказался о своих близких? Ну так знайте же раз и навсегда, что я никогда на него не влияла — ни до, ни после замужества.
— Кажется, мадам, Жак проявил большую робость, когда пришло время просить вашей руки?
— Какой же мужчина, господин председатель, в этих обстоятельствах не испытал подобного душевного состояния?
— Это верно, мадам, но суд хотел бы услышать из ваших уст, каким именно образом действовал директор института, в некотором смысле заменивший Жака Вотье — слишком робкого, чтобы самому осмелиться просить вашей руки?
— Полагает ли суд, что подобный вопрос, ответ на который ставит свидетеля в щекотливое положение, необходим для нормального хода процесса? — спросил Виктор Дельо.
— Суду, — ответил председатель, — необходимо выяснить характер отношений между подсудимым и его женой в тот момент, когда встал вопрос о браке.
— В
— Прибыв в Санак, я встретила порывистого молодого человека, подлинные чувства которого по отношению ко мне проявились очень скоро. Я была и счастлива, и немного встревожена. Я любила его, но это еще не была любовь-страсть: в моей нежности было слишком много жалости. Людей, к которым испытывают жалость, не любят. Им сострадают! Так прошло пять лет, к счастью занятые напряженным трудом, затем подготовкой к написанию «Одинокого».
Роман наконец появился, и Жак стал известен. Вскоре после этого мсье Роделек постучался однажды вечером в дверь моей комнаты. Этот замечательный человек сказал мне: «Не сердитесь на меня, милая Соланж, за то, что я пришел к вам в такой поздний час, но у меня к вам важный разговор. Вы давно поняли, что Жак влюблен в вас. Но он робок и не осмеливается признаться вам в своих чувствах. Поэтому его приемный отец пришел просить руки прекрасной девушки. Не подумайте только, что я хочу как-нибудь повлиять на вас. Подумайте хорошенько. У вас с Жаком есть время».
Поскольку я молчала, мсье Роделек посмотрел на меня долгим пристальным взглядом. «Я не могу поверить в то, что вы не любите Жака настоящей любовью. Все в вашем поведении по отношению к нему говорит об обратном — ваша детская нежность, письма, которые вы писали каждую неделю, радость, с которой встретились с ним здесь, усердие, с которым помогали мне сделать из него человека. Все это говорит в пользу того, что ваш союз будет прочным. Жака, несомненно, ждет карьера мыслителя и писателя. Его уже пригласили в Америку. Кому же, как не жене, сопровождать его туда? Кто, кроме вас, мог бы окружить его постоянной заботой, вниманием, любовью, в которых он так нуждается? Подумайте об этом, Соланж. Вы сами, можете ли вы сами жить без него? Пусть сердце подскажет вам ответ на этот вопрос. Спокойной ночи, милая Соланж».
Часами я думала обо всем, что мне сказал мсье Роделек. Сердцу легко было ответить на любой из его вопросов, кроме последнего: «Вы сами, сможете ли вы сами теперь жить без него?» Я поняла, что люблю Жака любовью, которая сильнее всего, сильнее моей нежности к нему. Сила этой любви ничего не оставила от чувства жалости, которое я испытывала к тому, кого долгое время считала своим «подопечным». Через три дня я дала мсье Роделеку ответ: «Я буду женой Жака».
— Это прекрасная история любви, мадам, — признал председатель. — И вы не испытали сожаления, почувствовав, что вы уже на всю жизнь связаны с Жаком Вотье?
— Я была счастлива, господин председатель, — ответила она после недолгого колебания.
— И долго вы были счастливы? — резко спросил генеральный адвокат Бертье.
Она разрыдалась.
— Успокойтесь, мадам, — мягко сказал председатель.
Виктор Дельо уже поднимался со своего места:
— Мы считаем, что вопрос, только что заданный господином генеральным адвокатом, неуместен.
— Прокуратура, — ответил генеральный адвокат, — считает этот вопрос важным.
Соланж подняла заплаканное лицо.